Вечер Полины

После девятого класса Полина поехала на дачу к Зойке.

Погулять, позагорать и отдохнуть после изнурительных тестов, которыми их в лицее весь июнь мучили.

Тем более что дома ей делать все равно нечего было – брат ее еще весной в армию ушел, и теперь служил где-то на северной границе, так далеко, что и письма-то редко приходили, а мать, чтобы как-то концы с концами связать теперь в две смены у себя на заводе ишачила. Это – дома, а во дворе…

Во дворе тоже пусто было: все друзья-подружки на лето, как водится, разъехались кто куда, и сидеть одной в пыльном городе, совсем не хотелось, да и обидно было. А тут такая оказия…

В общем за Зойкину идею Полинка ухватилась почти с радостью, тем более, что родители ее, вроде, не особо возражали, а мама… да кто ее спрашивать будет… Вот на все лето и собралась. То есть, думала, что на все…

Сначала все классно было: шашлыки, перешептывания по ночам до самого утра, за грибами сходили – не нашли, правда, ничего – ведь горстку лисичек за великую добычу не посчитать, а на потом на Седое озеро собрались. Туда хоть и далеко было – километров десять, а то и больше, но если на великах, то добраться можно. Короче, - поехали.

И вот там-то оно все и началось. Хотя, как это часто и почти всегда бывает, беды ничто не предвещало.

Ехали хоть и не очень долго, но дорога почти все время в горку была, да еще и по жаре. В общем, пока доползли, и языки высунули, и сто потов сошло, и прокляли эту затею уже не раз и не два.

Побросав ставшие невероятно тяжелыми велики, и на ходу стягивая с себя одежду, девчонки с визгом бросились в воду и не вылезали из нее, наверное, не меньше часа, благо озеро уже за последнюю неделю, пока жара за тридцать стояла, прогрелось, будто черти его кипятили. Это Лиска так сказала – она через дом от Зойки жила, и тоже с ними поехала. А вообще, их семеро было: Полина, Зойка, Лиса-Алиса, сестры-погодки Женька с Каринкой, и Леся с Русалкой – долговязой молчаливой девицей в очках. Полинка от нее за все время и десятка слов, наверное, не слышала.

Леська Полинке не очень понравилась – уж больно она воображалистая была, а вот сестры с Алиской – ничего так... Веселые. Хоть и помладше на пару годков.

Полдня прошло в купании и загораниях, потом в картишки перекинулись, но как-то вяло, без огонька. А потому бросили и принялись просто болтать, не забывая подставлять то спину, то ноги, то руки под лучи шпарящего с раскаленного неба солнца.

Болтали естественно о мальчишках. И больше всех, понятно, Зойка. Солировала, можно сказать.

И может это потому было, что Зойка за последний год как-то по-особенному расцвела, и из девчонки-заморыша превратилась если не в красавицу, то, по-любому, в девушку весьма и весьма эффектную: глазища в пол-лица, черные, как смоль волосы почти до талии, да и на мордашку собой не дурна … Немного шрамик небольшой на щеке ее портил, но глядя на ладную, точеную фигурку ее и длинные стройные ноги, про это как-то само собой забывалось…

Словом, - загляденье, как она хороша была. А парни они, естественно, и заглядывались.

Все остальные ее подружки таким вниманием похвастаться не могли, кто по молодости своей, как Женька с Каринкой, кто – по причине весьма заурядной наружности, как Леся с Русалкой, а потому лидерство в разговоре уступили безропотно.

А Полинка, хоть красотой ей нисколько не уступала, но все же опыт общения с противоположенным полом дальше нескольких скорых и не очень ловких поцелуев еще не заходил.

Зойка, правда, тоже ничем особым похвастать не могла, по той простой причине, что сама она пока еще тоже ничего такого не пробовала, и в свои без малого шестнадцать оставалась девственницей. Но если уметь – и не умела, то знала о предмете разговора наверняка больше всех, а уж больше Полины – так наверняка.  А потому, девчонки слушали ее с интересом, внимательно, и только что за ней не записывали, лишь изредка прерывая ее монолог, уточняющими вопросами. А Русалка при этом еще и краснела безумно.

В общем, время быстро летело. И с пользой.

Ну, а поскольку известно, что стоит черта помянуть, как он тут же и заявится, то они и появились. В смысле – парни… И было их трое.

Медленно и важно, как и подобает настоящим парням, они спускались с откоса, а солнце все это время светило им в спину, слепя глаза и скрывая детали. Так что рассмотреть их Полина смогла лишь, когда они совсем уже близко подошли.

Все они были в черном, и это несмотря на жару – черные, сплющенные блинчиками кепки; черные майки, заправленные в обязательные черные штаны,  и в довершение всего - черные, запыленные до невозможности ботинки, давно забывшие о креме и о щетке.

- Деревенские, - прошептала Лиска.

- Ага, - кивнула Зойка. – Это Нафаня, и, кажется, Болт… Третьего я не знаю.

- Нафаня, - прыснула Женька. – Имя-то какое… поросячье. У нас у дядьки… - но тут Каринка ее локтем в бок пихнула, да так, что та оборвала свои воспоминания на полуслове и следующие пару минут только тихо шипела, растирая ушибленное место.

- Здорово, девчонки! – Нафаня возвышался над лежащими на полотенцах пигалицами как гора над муравьями. Просто полнеба закрыл. – Загораете?

Нестройный лепет в разнобой подтвердил его гениальное предположение, и он радостно заулыбался.

- Загораем, - Зойка на правах непререкаемого авторитета подытожила и без того уже известное, но вышло у нее это как-то по-особенному. В общем, - умела она с парнями разговаривать…

- О, Зойка, привет, - обрадовался Нафаня. – А я тебя и не узнал. Ничего себе ты с прошлого года вымахала. А расцвела-то… Красавица, прям.

- Привет, - улыбнулась польщенная нехитрым деревенским комплиментом Зойка. – А это кто с тобой?

- Это? – Нафаня обернулся. – Это Болт. Его ты знаешь, вроде. А это, – он показал рукой на маленького щуплого и до невозможности прыщавого типа с гитарой. – Это Корень.

Корень неуклюже поклонился и шаркнул ногой по песку:

- Мадмазели, позвольте представиться – лучший бард Митяевки и всея ее окрестностей Стефан Коренев, - после чего дважды тренькнув по струнам, он присел в шутовском поклоне.

- Ага, бард… струны сдал в ломбард, - хмыкнул Нафаня.

Девчонки прыснули со смеху, и, что удивительно: Стефан их поддержал. По всему, к подколкам таким он давно привык и теперь смеялся над незатейливой шуткой этой наравне со всеми. А может даже и больше. Один только Болт стоял, как стоял: ни слова не проронил, и не улыбнулся, продолжая пережевывать замусоленную сигарету.

- Купались уже? – Отсмеявшись, спросил Нафаня. – Как водичка?

Обращался он естественно к Зойке, но поглядывал при этом и на Полину, которая рядом с Зойкой сидела. Не поглядывал даже, а вскользь, так, будто глазами стрелял и тут же их в сторону отводил. В общем, Польке это понравилось.

Да и сам Нафаня ничего был – симпатичный. Высокий и сильный. Мышцы на руках его загорелых так бугорками и перекатывались, а черная майка-борцовка очень как-то здорово обтягивала его мощный торс и плоский живот. И кепка эта дурацкая нисколько его не портила. Наоборот – был в этом какой-то вызов всем и каждому, и особый его Нафанинский шик. В общем, - понравился он. А особенно улыбка его.

Пока Полинка разглядывала этого нового, внезапно возникшего в ее жизни персонажа, Зойка с Нафаней уже успели обсудить температуру воды, особенности дна и даже поспорить о том, где лучше купаться – здесь или у развилки, где береза поломанная, и где двое сопляков в позатом году чуть было не притопли. Постепенно, одна за другой в беседу включились и остальные девчонки, а Корень – он же бард всех окрестностей – аккомпанировал беседе тихими переборами, периодически срываясь на громкое треньканье в три аккорда.

Один только Болт в разговоре участия не принимал и со скучающим видом переминался с ноги на ногу, мусоля третью уже по счету сигарету. Наконец, дожевав и ее, он не выдержал:

- Слышь, Нафань! Ну, может, хватит уже? Пойдем что ли?

- Пойдем? – Нафаня обернулся к приятелю. – А на фига нам куда-то идти? Может, тут и останемся?

Он обвел глазами девчонок:

- Вы как? Не против?

Против никого не было. Воздержавшихся тоже. А потому девчонки тут же стали пересаживаться, сдвигаться и перекладывать вещи, освобождая  место для вновь прибывших, и все это шумное действо сопровождалось постоянными взрывами хохота, а аккомпанементом ему служило беспрестанное бренчание прыщавого барда и очень недовольное сопение Болта.

Только расселись, Нафаня тут же вытянул из сумки бутылку вина, ловким ударом по донышку выбил пробку и, не спрашивая никого, тут же пустил ее по кругу – «за знакомство!»

Отказываться было неудобно, да, честно говоря, и не хотелось, а потому никто и не отказывался.

Познакомились…

А дальше время полетело быстро и весело – трепались, шутили, смеялись так, что птиц с деревьев сносило. Купались до посинения, ныряли с мостика, коим служили крепкие руки Нафани и Болта, который со временем тоже немного оттаял и даже заговорил. Правда сквозь зубы и очень нехотя. Стеф играл на гитаре и пел, а песен он знал превеликое, - ну, просто бескрайнее множество, - и, причем, одна – смешнее другой. Так, что животы просто надрывались. А когда попадались ему в песне матерные словечки, (а попадались они практически в каждой второй), то перед каждой такой матершиной он успевал извиниться. Причем вплетал он эти свои извинения прямо в текст, да так ловко это делал, что ни ритм, ни рифма при этом ничуть не страдали, а будто оно так и надо было. Одно слово – виртуоз.

Потом костер разожгли, и стали в нем картошку запекать, а ее хоть и мало было, но Полинке показалось, что вкуснее она в жизни ничего не ела.

В общем, пулей день пролетел.

Вроде, только встретились, только познакомились, а на небе уже первые звезды рассыпались, и дело уже к ночи шло. А им еще почти час до дома...

Распрощались и разбежались. А напоследок их назавтра в клуб пригласили. На дискотеку.

Тут, правда, мнения разделились: Зойка, Женька и Леся были за, остальные молчали, а Лиска так даже фыркнула:

- Да какая тут у вас дискотека!

Но ее никто не поддержал.

Полинка тоже промолчала, не зная, что сказать, но Зойка сделала такие несчастные глаза, - прям, как у кота из мультфильма, что Полина не выдержала и кивнула:

- Ладно. Придем.

- Вот и отлично! - обрадовался Нафаня. – Будем ждать! – и так выразительно на нее посмотрел, что у Полинки, аж сердце в груди прыгнуло. Похоже, завтрашний день должен был быть еще интереснее.

- Ну, до завтра?

- До завтра! – И снова нещадно затрясло велики по узким лесным тропинкам.

В эту ночь им с Зойкой было о чем пошептаться.

***

Не сказать, что следующий день прошел в ожидании – вовсе нет: и в саду на подстилках повалялись – позагорали, и ягод поели и с собакой Зойкиной поиграли, и потрещать успели в свое удовольствие. И все же…

Нет-нет да возвращались мысли к высокой статной фигуре, к всклокоченной, будто ураганом растрепанной шевелюре и к совершенно немыслимо и бесподобно очаровательной улыбке. И с каждым таким возвращением сердце замирало, а потом вдруг почему-то начинало биться сильнее, быстрее, разгоняя молодую кровь, да так, что раз от разу Полинка не то, что краснела, а просто заливалась вся краской, становясь не пунцовой даже, а скорее - темно-багровой. И, в конце концов, Зойка это заметила. Не укрылось это от подружкиных глаз. Да и не могло оно укрыться.

- О нем, что ли вздыхаешь? – Хитро прищурясь, осведомилась она.

- О ком – о нем? – Переспросила Полинка, краснея еще больше. – Ни о ком я не вздыхаю!

- Ой, ли? – Зойка прищурилась еще больше, и тряхнула головой, так, что волосы ее роскошные, собранные в тяжелый черный хвост, взметнулись вверх, прямо как в рекламе супер идеального шампуня. – Не вздыхаешь, значит? И не вспоминаешь даже? Ни разу?

- Ну, вспоминаю, - потупилась Полинка и тут же вскинулась. – А, что нельзя? Тебе-то что? Чего так волнуешься-то? Или сама…

Зойка захохотала и замахала руками.

- Ладно, ладно! Ты чего так… Не волнуйся, мне до красавца твоего и дела нет. Так что не переживай. – И обняла Польку, прижавшись к ней своим горячим, нагретым на полуденном солнышке телом. Прижалась и прошептала на ухо:

– Дуреха, ты! Я же вижу: ты сегодня сама – не своя! Что ж я, по-твоему, слепая? Я ж тебя знаю, как облупленную, а тут делов-то: как дважды два сложить. Ну, что - понравился тебе Нафаня?

Полинка кивнула.

- Да... Он классный. – Согласилась Зойка. - И ты знаешь… Мне кажется…

- Что? – Голос у Полинки странным каким-то вдруг стал. Хриплым. Будто в горле все пересохло.

- Что? – Откашлявшись, повторила она. – Что кажется?

- Мне кажется, что и ты ему понравилась.

- Да, ладно... – Полинка отстранилась от подруги и пристально на нее глянула. – С чего ты взяла?

- Не знаю… Мне просто так кажется. Как он на тебя смотрел, как с тобой разговаривал, как шутил – будто для тебя одной старался.

- Да? – Полинка задумалась, вспоминая вчерашний вечер и посиделки у костра.

- Да, точно. – Зойка кивнула и почему-то перешла на шепот, хотя рядом никого не было, и слышать их никто не мог. Для большей для значимости перешла – не иначе. – Точно. Вспомни! На Алису и на Леську он почти совсем не смотрел. Вобла наша очкастая – вообще не в счет, ну а про мелюзгу и говорить нечего. Так для кого он соловьем заливался?

- Не знаю, - Пожала плечами Полинка. – Для тебя может?

Зойка фыркнула.

- Скажешь тоже! Для меня!.. Нужна я ему!

- А чего ж не нужна-то! Ты, вон, какая… – Полинка даже с подстилки встала, чтобы лучше подружку свою рассмотреть. – Красавица!

- Ну, так и ты нечего! – Рассмеялась польщенная Зойка. – Причем, так, очень даже! Ты просто себя со стороны не видишь! И не замечаешь, как на тебя парни смотрят! А они бедные аж головы на тебя выворачивают! Что дома, что здесь! Так, что уж не прибедняйся! Не надо!

- Да я не прибедняюсь, - смутилась Полинка. – Просто подумала: вы-то с ним давно уже знакомы, так, что он вполне к тебе мог…

- Не мог! – Отрезала Зойка. – Не мог он ко мне. Не парься! И если хочешь знать, мы с ним три года уже вообще не разговариваем, так, что одно то, что он вчера к нам подошел, это уже из ряда вон. И явно из-за тебя подошел…

- Не разговариваете? А почему?

- Ну… так…

- Что значит так? Почему не разговариваете?

- Ну…- Зойка замялась. – Я ему палец случайно сломала.

- Что??

- Палец сломала.

Вид у Зойки при этом откровении был столь трогательно-виноватый, что Полинка не удержалась и засмеялась. И прямо так ее что-то разобрало – остановиться не могла.

Зойка похлопала глазами, глядя на катающуюся по земле подругу, а потом тоже фыркнула, и дальше они уже вдвоем ржали. Да так, что Зойкин пес Грей, аж из-под скамейки вылез. Зевнул, потянулся, покрутил головой по сторонам, гавкнул на всякий случай, а больше для острастки, и потрусил досыпать за дом. Подальше от разных докучливых и несдержанных особ.

Болтали до самого вечера. И про палец, который Зойка ему сломала, когда в футбол с деревенскими играли. И про Алку – бывшую его, с которой он расстался, когда на поле ее с кем-то из соседней деревни застукал, и как чуть не посадили его, когда он того Алкиного полюбовничка колом отходил, и как он в армию тогда от тюрьмы просто чудом сбежал. Словом обо всем, что Зойка знала и слышала. Так заболтались, что чуть на дискотеку не опоздали.

Но все ж таки успели, Хоть и говорила Зойка, что спешить им никак не стоит, и, что пусть лучше парни их подождут и помучаются, но все ж таки не опоздали.

Хотя спешить-то, как выяснилось, и некуда было.

Дискотека, действительно паршивой оказалась. И музыка так себе, да и народ тоже. В углу, то и дело зыркая на них  с Зойкой  злыми-презлыми глазенками, грызли семечки штук пятнадцать размалеванных девиц разного возраста. Что стая белок ободранных. А уж как затанцевали, так это, вообще – отпад! Не танцевали, а с ноги на ногу перетоптывались, не забывая при этом шелуху свою по сторонам расплевывать и правую руку с крепко сжатым кулаком вверх выбрасывать. В общем, - бал первых красавиц в деревне гадюкино!

Впрочем, парни тут не лучше были. Что называется – под стать. И было то их немного, и зачуханные какие-то, да и набравшиеся уже изрядно. То ли для храбрости, то ли просто – по привычке. И то и дело по двое – по трое куда-то все уходили. Может в туалет, может покурить, а может и за добавкой, по мере того, как количество градуса в их крови падало ниже принятой здесь нормы.

Словом: удался вечер!

Да и Нафаня тоже надежд, на него возложенных, пока что-то не очень оправдывал. Мало что не томился в ожидании, как Полинка себе это в воображении своем нарисовала, так еще и заявился на час позже обещанного, а к ней, так, даже и не подошел - кивнул издалека, поболтал с пацанами в углу и пропал. А под самый под конец еще и Зойка пропала. Шепнула, что в туалет на минутку, и исчезла, а Полька так и стояла, как дура. Ждала.

И неизвестно, сколько бы она там еще проторчала, но тут в дверях нарисовался Болт. Вошел, покрутил головой по сторонам, заметил ее и сразу к ней направился.

- Вот ты где! А я тебя везде ищу!.. Привет!

- Привет. – Где это он ее искал, да и зачем собственно, Полинка не поняла, но и спросить не успела.

- Идем скорей, - Болт схватил ее за руку и потащил к двери. – Там тебя Нафаня ждет.

- Где ждет? Зачем? А почему… Подожди…

Но Болт ее не слушал, а тащил и тащил ее к выходу.

- Там ждет. На улице. В машине. Сейчас кататься поедем. Да идем же…

- Стой. – Полинка остановилась. – Мне еще Зойку найти надо. Она где-то тут… Отошла на минутку.

- Зойку? – Болт тоже остановился. – Так она это… - Он вытер рукой мокрый от жары и духоты лоб. – Она, значит, там…

- Где там? – Не поняла Полина.

- Ну, там, - он махнул рукой. – В машине. Тоже… Она с нами поедет.

- Да? – удивилась Полинка. – А что ж она мне ничего не сказала?

- А я откуда знаю! – Обозлился Болт. – Вот ты иди ее и спроси, чего она тебе не сказала! Ну, идешь?

И Полька пошла.

На улице уже понемногу темнело, и народу почти не было. Все кто куда разбрелись. Редкие счастливчики ушли парочками, а остальные, что называется, по интересам: кто семки свои пережаренные догрызать, кто – водку теплую допивать.

На противоположенной стороне площади, рожденной сложным Y-образным слиянием двух дорог, прямо у магазина хозтоваров стояла видавшая виды и многие лучшие дни баклажановая семерка. Больше машин не было.

- Эта что ли?

- Эта… эта, - закивал Болт и взмахнул рукой.

Семерка мигнула фарами.

– Идем скорее, - и он потащил ее через площадь.

Быстро-быстро.

Почти бегом. Благо грузовиков, которые тут обычно как угорелые проносились, на этот раз не было. А то не добежали бы. Так посреди дороги их бы и раскатало. Так, что повезло, можно сказать.

Вот, только Зойки в машине не оказалось…

Оставив свою подружку на пару минут, Зойка вышла из клуба, завернула за угол и прошла по тропинке к приземистому бетонному строению, служившему посетителям клуба туалетом.

Дверей тут не было в принципе – ни на входе, ни в кабинках. Да и кабинок-то не было, так, – бетонные перегородки в полчеловеческого роста, разделяющие пять неровно прорубленных отверстий в бетонном полу.

Жутко воняло дерьмом и мочой, а свет тусклой лампы под потолком едва пробивался сквозь рой вьющихся вокруг мух и мотыльков.

Полностью осознавая убогость центрального деревенского клозета аборигены старались, елико то было возможно, украсить его изнутри, для чего трудились не покладая рук, и не жалея для этого ни времени, ни сил.

Надписи и рисунки покрывали все обозримое пространство, докуда только могла дотянуться рука человека. Впрочем, были они и там, докуда эта самая рука дотянуться никак не могла. А, вот, иди ж ты…

Чего тут только не было: чуть ли не все возможные имена, соединенные между собой огромными, похожими на могильные кресты плюсами, десятка полтора сердец, пробитых чудовищного размера стрелами, и, конечно же, прикладная камасутра в наскальном варианте… Словом, все, что могло хоть как-то отобразить духовные метания и поиски лучшей половины деревни Митяевки.

Но безусловным центром этой экспозиции, украшавшей скудно-бетонное убранство этого клозетного бастиона, был триптих, нанесенный прямо поверх десятка других культурных слоев.

Это была совершенно непонятная надпись FSBL, растянутая на полстены и сделанная ярко-синей флуоресцентной краской. Причем, если судить по размерам граффити, то баллончиков на эти четыре важные буквы, выполненные в совершенно неповторимом сельско-готическом стиле, ушло, по меньшей мере, три, а то и четыре.

Рядом, уже обычной зеленой заборной краской, купленной в магазине напротив, сообщалось, что «Лизка – соска, сука и б..дь». А чтобы у посетителей дамской комнаты не оставалось в этом и тени сомнения, рядом еще и картинка была намалевана, изображающая, эту самую Лизку сразу во всех трех ее столь неприглядных ипостасях.

Еще правее была изображена гигантская перевернутая буква «А» в форме незавершенной звезды, выведенная небрежным росчерком, и для какой-то не очень понятной надобности вписанная в огромный неровный круг, больше похожий на гигантское яйцо. Была ли то попытка изобразить чернокнижную пиктограмму, чтобы связаться с бесовским миром, или же то было лого любимой группы, начертанное дрожащей рукой валяющегося на полу художника – оставалось загадкой.

В общем, место это было во всех отношениях колоритное, и впечатление производило неизгладимое.

Но это было не главное.

А главное было то, что на выходе Зойку ждали.

Ну, не то, чтобы, прямо ждали, и, конечно, не ради нее одной единственной и неповторимой тут толпа собралась, но едва только Зойка в дверном проеме нарисовалась, как встречающие ей почему-то очень обрадовались. Чего о ней самой сказать никак нельзя было.

Девиц было пятеро, и экипированы они были по самой распоследней деревенской моде – темные полупрозрачные блузки, такие же темные юбки, больше напоминающие широкие пояса на бедрах, и непременные черные колготки в крупную сетку. Дополняли эту неписаную красоту абсолютно одинаковые золотистого цвета босоножки, купленные, по всему, в местной лавке, во время последнего завоза промтоваров.

Что касается макияжа, то преобладали в нем тона также исключительно темные. Черным тут было все: волосы, тени и даже помада. Причем у двух из них тени под глазами были явно естественного происхождения, а точнее – неловкой и очень неуклюжей попыткой замазать и закрасить мастерски поставленные фингалы. У одной – слева, у другой, словно в противовес и для симметрии – справа. Неизвестно: была ли то рука одного и того же визажиста или высоким искусством макияжа владела вся мужская половина деревни поголовно, но выглядело это устрашающе. Впечатляло, одним словом.

Девицы стояли прямо у входа, преграждая дорогу, и над чем-то хихикали, передавая из рук в руки замусоленный и явно не табаком набитый бычок, запивая его чем-то сладеньким и будоражащим из ярко-желтой банки. Младшей из них и двенадцати еще не было, зато старшей – Маре – далеко за двадцать. Всех пятерых Зойка знала, но встречу это, поверьте, ничуть приятней не делало. Скорее, наоборот…

Были у них взаимные претензии и поводы для вражды. Да, даже, если сегодняшнюю дискотеку взять – Зойка не раз из угла с семечками «добрые» и многообещающие взгляды ловила. Особенно, когда три медляка подряд со Стасом станцевала. Так, что были у них претензии. Были…

- Опачки! – Улыбнулась Мара, широко разводя руки, и всем своим видом демонстрируя, как она Зойку видеть рада. – Вы только гляньте, девоньки, кто тут у нас… Шалава наша городская нарисовалась. Вот радость-то нам…

Смех прекратился и пять пар глаз в траурной окантовке уставились на Зойку, измеряя, оценивая и обещая.

В это время еще можно было промолчать и уйти. Можно было… И даже дали бы уйти, наверное… Вот только гордость не позволила.

Разборка была недолгой. Ее не калечили – просто били. Впятером. А потом повалили на грязный бетонный пол и снова били. А когда она уже перестала отбиваться и просто лежала, сжавшись в комочек и прикрыв лицо руками, с нее стянули всю одежду и бросили в темнеющее рядом очко, откуда тянуло застарелым дерьмом и вонючим холодом. Хорошо, хоть саму ее не утопили… Не додумались, наверное.

А на прощание Клепа (она же – Клеопатра, а в миру просто Клавка Самохина), которая на Зойку самый большой зуб имела - за Стаса, - еще и нассала на нее. Прямо на лицо.

- Ну, вот, - удовлетворенно хмыкнула она, поднимаясь и оправляя юбку. – Была ты у нас просто красавица. А теперь ты – красавица писаная, - и с довольным ржанием деревенские растворились в ночи, оставив Зойку дрожать посреди вонючей лужи.

Трясло ее не от боли, хотя болело все – до самой последней клеточки, - и не от страха. Трясло ее от обиды и унижения. А еще от горечи, что сделать ничего не смогла…

Так, что не было Зойки в машине. Не было.

Да и Нафани тоже...

В густой табачной хмари, лениво колышущейся внутри старого «баклажана», Полинку поджидали трое – черноволосый жирдяй за рулем, рядом с ним Стефан – на этот раз без гитары, и еще один сзади. Вот к нему-то Болт ее и втолкнул, и тут же сам следом втиснулся, так что Полька оказалась зажата между двух здоровенных лбов, от которых к тому же здорово несло водкой. Или бормотой какой-то – кто их там, в деревне, разберет, чем они времечко коротают.

Пока Полинка ошалело крутила головой по сторонам, пытаясь сообразить что – к чему, верзила рядом с ней сграбастал ее лицо огромной своей лапищей и повернул к себе. Покрутил и так, и сяк, так что Полинка себя куклой тряпичной почувствовала, и ухмыльнулся:

- А ничего так, - симпатичная… Не соврал, Болтун, молодец…

Болт довольно заржал. И от этого его ржания у Польки холодок по спине пробежал.

Она дернулась, но тут же сильные руки резко толкнули ее обратно, и сразу же огромная лапища Болта вцепилась ей в волосы и оттянула голову назад.

Полька и глазом моргнуть не успела, как оказалась растянутой на заднем сидении – ноги остались на полу, Болт держал за волосы, к тому же заломив одну ее руку назад, а второй, с сопением облапив за талию, уже сосредоточено шарил под юбкой.

- Давай, Серый! Давай! – Подбадривали его зрители с переднего сидения.

Впрочем, не совсем зрители – Стефан Польку за руку перехватил, а второй – который на водительском месте был, - все пытался за коленку уцепиться, чтобы удержать.

- Покажи ей!

- Впихни сучке!

Не требовалось быть семи пядей во лбу, чтобы догадаться, как с ней собираются поступить. И понимание того, что сейчас с ней здесь произойдет, разом наполнило душу отвратительным липким холодом. Трудно было поверить, чтобы с ней, чтобы вот так вот…

И все же…

Полинка истошно завизжала, вызвав новую волну довольного гогота.

- Давай-давай, сучка, ори! – Жирдяй включил приемник, и машина содрогнулась от густого, разбивающегося о стекла рэпа. – Громче кричи, а то не услышат!

Полинка почувствовала, как ей задирают юбку, а чьи-то сильные руки раздвигают колени и шарят уже между ног. Затем руки эти скользнули вверх, нащупали резинку маленьких кружевных трусиков и дернули вниз. Она изловчилась и отпихнула кого-то ногой, но уже через секунду Серый навалился на неё всем телом, прижал к сидению и окончательно стащил с неё трусы.

Она снова попыталась закричать, но рот ее тут же накрыла широкая грубая ладонь и сдавила при этом так, что у Полины чуть глаза из орбит не выскочили.

- Только попробуй еще раз пискнуть, сука, - прошипел Болт, - Я тебе голову оторву, а потом в трахею насру! Поняла?

Хватка немного ослабла, но совсем он ее не отпустил.

- Поняла, я спрашиваю?

Полина кивнула и тут же без промедления вцепилась в эту грязную, волосатую лапищу зубами. Рот тут же наполнился кровью с привкусом грязи.

- Ах, ты, б..дь! – Взревел Болт, и она тут же получила наотмашь по щеке. Да так, что голова ее мотнулась в сторону.

А потом еще раз.

Серый ударил дважды. Но этого хватило, чтобы окружающий ее мир качнулся в сторону и поплыл, доверху наполняясь липким розоватым туманом.

Откуда-то издалека слышалось сдавленное поскуливание Болта, кто-то ржал, кто-то мусолил ее грудь, истекая струйкой тягучей вонючей слюны…

А Полька ничего не понимала. Как в дурмане.

Она попыталась лягнуться – бесполезно: ноги сразу же перехватили и зажали. Юбка затрещала, а на шее она ощутила чужое смрадное дыхание, и чьи-то пальцы больно сдавили ей грудь.

Внутри у нее все похолодело, в глазах замельтешила кровавая круговерть, а сердце бешено заколотилось, прогоняя по жилам уже не обычную человеческую кровь, а что-то иное. Что-то абсолютно чуждое человеческому роду.

А потом растворенный в ней холод обернулся дикой, безумной, всепоглощающей яростью, и она увидела нити…

Четыре.

Они прорастали из головы каждого, мутные и перевитые, будто дымные струи, тянущиеся вверх. Прямо сквозь крышу. И выше… выше… до самого неба. До звезд.

И она потянулась к ним. К этим хлипким сосудам, питающим эти бесполезные жизни.

И одновременно - вглубь себя. Туда, где дремала неведомая и еще неосознанная ею самой сила… И зачерпнула ее, - сама не зная и не понимая, как она это делает… Просто вдохнула ее, отпуская и благословляя…

- Что за?.. – Болт уставился на густую прядь светлых волос, оставшуюся у него в зажатом кулаке. – Что за…

Договорить он не успел…

«Columbus Logistics» - надпись эта горела золотом на темно-вишневом борту и растянулась на добрые тринадцать с половиной метров.

Солнце к закату – луна на восход… А так хотелось до ночи добраться.

Хельмут прикурил очередную, уже незнамо какую по счету за сегодняшний день сигарету, и, перехватив руль правой рукой, дернул петлю клаксона. Просто так. От скуки и от избытка чувств – он возвращался домой.

Наконец-то домой. После трех с половиной недель кочевой жизни и без малого десяти тысяч километров. Домой…

 Рев могучего железного зверя вспорол тишину, стряхнув птиц с деревьев, и растаял где-то вдали, обернувшись многократным эхом.

Домой…

Хельмут чуть надавил на газ, и закованный в хром табун под высоким капотом разом перешел в галоп. Шутка ли четыреста семьдесят пять лошадей, в одной упряжке. Да столько тут во всей губернии и в лучшие годы бы не сыскалось… Он улыбнулся этой такой неожиданной мысли и еще чуть-чуть придавил педаль акселератора, заставив стрелку на спидометре дернуться и переползти к сотне. Это если в милях… А если в километрах…

Можно и больше бы было. Благо - дорога почти пустая, а после Михеевки машины вообще не встречались. Да только смеркалось уже, да и подустал он немного… А потому, подавив в себе желание втопить педаль в пол до отказа, Хель переключил радио в поисках чего-нибудь тяжеленького и, по возможности, нашего - за те полмесяца, что он по европам разным колесил, попса их слащавая достала уже до отчаянной тоски…

Ровно билось под капотом стальное четырнадцатилитровое сердце, рождая к жизни неукротимую мощь, и унося все дальше и дальше в ночь темно-вишневую громадину, груженную новенькими - в масле, только с завода - запчастями, для меньших своих собратьев. Его незнающий усталости петербилт[1]жадно заглатывал утопленные в потрескавшийся асфальт мили, все наматывая и наматывая их на огромные свои колеса, покрытые пылью дальних и чужих дорог.

До дома оставалось сорок два километра. Всего-то…

Лента дороги вильнула вправо, спрыгнула с холма и понесла фуру к очередной деревенской развилке. Направо – к лесу и по всем окрестным деревням, а влево - белел за магазином небольшой двухпролетный мосток через очередную заросшую осокой Переплюйку, а за ним - щербатая и разбитая до невозможности дорога к райцентру.

Хель чуть шевельнул руль, уводя двадцатипятитонную махину левее, и в тот момент, когда до мостика оставалось всего ничего, полыхнул, ударив по глазам, красный огонек на приборной панели, и тут же взорвался дребезжащим звоном предупреждающий сигнал.

 - Отказ второго пневмобаллона заднего моста, - сухой бесцветный голос бортового компьютера, принадлежащий электронной незнакомее по имени Лика, тонул в надрывном реве двигателя и скрипе экстренного торможения.

Еще огонек.

- Отказ четвертого пневмобаллона заднего моста. Возьмите правее. Остановитесь…

Машину несло по дороге, Хельмут, изо всех сил вцепившись в руль, пытался удержать в руках тонны хрома и рвущейся наружу мощи, но мир упрямо кренился набок, с каждой сотой долей секунды, опрокидываясь все больше и больше.

- Возьмите правее…

Фура складывалась в месте крепления прицепа, который склонившись уже почти до самой земли, догонял все еще пытавшуюся убежать от него кабину тягача.

- Остановитесь…

Касание. Прицеп опрокинулся и теперь скользил по асфальту, с жутким скрежетом высекая фонтаны ослепительных искр.

- Крен сорок градусов. Остановитесь…

Визг тормозов и надрывный вой двигателя больше не могли удержать грузовик на дороге, и потрясающей красоты железный зверь разом обернулся искореженной грудой метала, легко вспарывающей асфальтовое покрытие дороги, словно тонкую шоколадную глазурь.

Последнее что видел Хельмут Тоцци перед тем, как жгучая боль милосердно задула его сознание, это была темная старенькая семерка, припаркованная на обочине возле магазина, и надвигающуюся на нее громадину прицепа…

Сорвавшийся с крепления и опрокинувшийся трейлер ударил старую, прогнившую насквозь семерку самым своим краем, словно клюшка по шайбе, а оттого момент силы во время удара был просто чудовищным.

Один уже этот удар превратил ее в груду смятого, словно фантик, металла, но провидению этого мало было. Подброшенная в воздух машина, - точнее, то, что от нее осталось – перевернулась в воздухе дважды, прежде чем со всего размаха врезалась в стену магазина, и тут же была припечатана к ней нагнавшим ее кузовом фуры.

Многотонная махина легко, будто яичную скорлупу, проломила тонкую кирпичную стену, вбив несчастную легковушку в стеллаж с красками, и навсегда похоронила ее под грудой высыпавшихся из разбитых ящиков запчастей. Заключительным аккордом этой трагедии стал карданный вал катерпиллера, пришпиливший старый «баклажан» к полу, словно диковинную бабочку с помятыми крыльями…

Полинка открыла глаза. Она была жива.

Цела и невредима.

Ни синяка, ни царапины.

Хотя удар действительно был страшен, и это она помнила хорошо.

Хорошо и отчетливо. А вот все, что случилось после, оказалось спрессованным в один очень краткий миг бытия. Спрессованным и перепутанным. Потому что все, что происходило потом, происходило почти одновременно: удар, грохот, звон разбитого стекла, летящая и переворачивающаяся в воздухе машина, истошные крики и разом ослабшие руки, только что терзавшие ее несчастное тело, еще один удар, скрежет раздираемого металла, хруст чьей-то сломанной, словно тростинка шеи, снова грохот и душное, забивающее глаза и легкие крошево кирпичной пыли.

Откуда-то издалека, будто с другого края вселенной доносились приглушенные стоны ее недавних мучителей, только что таких сильных, отчаянно храбрых и непреклонных, а теперь разом превращенных в гадкое грязное месиво из клочьев выдранной кожи, обломков точащих во все стороны костей и темного рваного мяса. Да к тому же, кто-то из них еще и обделался…

В общем, смерть воняла отвратительно. Но самым страшным был сладкий и невероятно приторный запах умирающей плоти, которым, казалось, пропитался весь мир. От этого ее мутило, а в горле, отчаянно ища выхода, ворочался и бился горький комок. Пока еще с ним удавалось справляться. Пока еще…

- Ээээ… - Стефан с трудом повернулся к ней и теперь из последних сил пытался поднять руку. Получалось не очень. – Эээ…

Левый глаз его был вывернут каким то совершенно неестественным образом, будто смотрел-то он одновременно и на нее и, в то же время, силился разглядеть что-то важное и очень интересное внутри себя. Это – левый… А правый… Правого не было вовсе…

Вместе с половиной черепа.

Вместо кожи и волос там зияла огромная дырина, в которой бултыхалось что-то очень похожее на студень, а скорее даже – на мучной пудинг с мелкими розовыми прожилками. В любом случае, выглядело это ужасно. А рядом, на искореженной и треснувшей в нескольких местах торпеде среди мелких колючих осколков стекла растекались мутной лужицей его брызнувшие наружу мозги. Серые и мерзкие словно сопли. И кровь…

Кровь была кругом…

Везде.

Повсюду.

- Ээ…

В кулаке что-то шевельнулось, и Полинка с трудом оторвала взгляд от этого страшного, но совершенно завораживающего зрелища.

Нити…

Вернее, – обрывки, клочья тех дымных нитей, что связывали когда-то Стефана, Болта и остальных с жизнью. И все это время она продолжала сжимать их в руке.

Теперь они были похожи на придушенных и бьющихся в последней своей агонии змей – вроде и укусить уже не могли, но все еще извивались, пытаясь вырваться на свободу. И скользкое это их отвратительное шевеление рождало чувство столь гадливое, что Полинка совершенно рефлекторно отбросила их прочь. И даже руку о рваную юбку вытерла.

А нити повисли в воздухе, лениво перебирая своими отростками, будто в поисках живой плоти, но вскоре, так ничего и не найдя, истаяли без следа.

И сразу же наступила тишина.

Словно накрыло.

Ни стонов, ни криков, ничего…

Только тихо-тихо потрескивал где-то внизу металл, приспосабливающейся к новой своей форме, да едва слышно шуршала, опадая на землю, поднятая в воздух пыль.

Полина даже не думала никогда, что в мире может быть так тихо.

Стефан, так и не сумевший поднять свою руку, затих, а теперь и взгляд его единственного оставшегося глаза уже потух, и только одинокая посмертная слеза медленно сползала по его щеке. Она ползла, оставляя за собой влажную блестящую дорожку, но так и не могла оторваться от мертвой плоти.

- Это… это я? – Голос девушки дрожал, а где-то внутри поднималась новая волна паники. Едва ли не большая, чем пять минут назад. Волна, готовая захлестнуть с головой и напрочь снести все выстроенные жизнью баррикады. Может быть навсегда.-  Это все… я?

Что-то хрустнуло в темноте за окном, а потом с грохотом осыпалось. Будто банки какие-то железные по каменным плитам прокатились.

- Господи! Да как же… как же это? – В глазах у Полины появились слезы. Просто из ниоткуда. Из ничего. Они разом заполнили ее до краев и теперь готовы были пролиться.– Как же так?..

Впрочем, что толку было слезы размазывать, да глупые вопросы самой себе без конца задавать. И без того ясно было, что всему виной она. Она – и никто другой.

Она их смерти желала, она и нити их судьбоносные смяла и порвала. Увидела, дотянулась и оборвала. В общем, необычная это смерть была. Совсем необычная… А уж как оно так получилось, да что и кто за всем этим стоит и от глаз людских прячется – это уже вопрос вопросов и ответ на него разве что только бог дать мог. А пока…

Пока же следовало отсюда выбираться. И, причем, как можно скорее, пока ее тут среди трупов этих не нашли. Отчего-то ей вдруг показалось, что всем вокруг будет лучше, если со смертями этими ее никто не свяжет и, вообще, никто про нее не узнает.

Приняв такое решение, Полина вытерла, как могла, грязное, вымазанное в чужой крови лицо и начала озираться по сторонам.

Машина была здорово изувечена. Измятые двери заклинило, стекла повылетали, а там где раньше лобовое было, теперь торчали внутрь салона искореженные куски арматуры. К тому же капот был придавлен стеллажом и теперь больше напоминал основательно изуродованную жестянку. С этой стороны выхода не было.

Не было его и сзади. Тут несчастная семерка была намертво зажата сорвавшимся с креплений прицепом, темная громадина которого горой нависала над легковушкой, загораживая все обозримое отсюда изнутри пространство.

А вот слева – через разбитое боковое окно выход был. Маленький, узкий, но был. Ни Болт, ни даже Стефан здесь не пролезли бы нипочем, а вот стройная хрупкая девчонка… Для нее в самый раз было.

Полинка осторожно, стараясь не совершать резких движений, стала выползать из-под навалившейся на нее туши несостоявшегося насильника. Медленно сантиметр за сантиметром она высвободила сначала руку, потом ногу, вывернулась и начала переползать  через труп…

«Волосы, - будто внутренний голос ей подсказал. - Клок волос в кулаке. Не надо их тут оставлять. Не зачем это…»

Полинка кивнула, будто сама с собой соглашаясь, развернулась, вытащила из все еще сжатых пальцев Болта длинную светлую прядь, тщательно подобрала все до последнего волоска и нырнула в окно.

Все дальнейшее сильно напоминала игру Микадо, если бы конечно кому-то пришло бы в голову поиграть в нее изнутри.

Осторожно, стараясь ничего не задеть, Полинка ползком пробиралась, сквозь наваленные друг на друга железки из разбитых ящиков. Удивительно, но при том, что было их превеликое множество, и навалены они были в совершенно хаотичном порядке, между ними оставался небольшой узкий лаз. И главное было тут – ничего не задеть и не зацепить.

Не задела.

И не зацепила.

А когда выползла, наконец, наружу, и лихорадочно колотившееся сердце вновь забилось ровно и спокойно, она пнула ногой здоровую блестящую железяку, и весь этот хромированный, замерший в крайне неустойчивом равновесии шалаш сложился, как карточный домик, окончательно похоронив под собой и несчастную семерку и не слишком удачливых ее пассажиров.

Не останавливаясь и не оглядываясь, Полина быстро пересекла площадь и затаилась в кустах рядом с клубом, в который совсем еще недавно так сильно стремилась и с которым связывала столько глупых, но так и несбывшихся надежд. Впрочем, сейчас уже казалось, что принадлежали они совсем другой девушке, с которой она не имела ничего общего.

Той глупой девчонки, что рвалась сюда и мечтала о любви, больше не было. Как не было и той, что еще десять минут назад обмирала от страха и корчилась от мерзкого прикосновения чужих рук.

Мир изменился.

Она изменилась. Повзрослела и стала иной,  чужой в этом мире, и в жилах ее теперь текла новая и совсем неведомая сила.

Некоторое время она стояла и смотрела на опрокинутую фуру, раздавившую огромной своей тушей маленький магазинчик, в который каждые выходные устремлялись за гвоздями, тазами и другими товарами первой необходимости толпы проживающих неподалеку дачников. Она видела, как рядом с ним появился и засверкал красно-синим фонарь патрульной машины, как бегали и суетились спасатели в ярких комбинезонах, расчерченных светящимися в темноте полосами, слышала, как взвыла, разорвав ночную тишину, сирена скорой. И только когда появились закутанные в серое фигуры исповедников, выносящие из пролома мешки с трупами, она отступила на шаг назад.

В ночь…

________________________

"Энергия беспечности".

Что такое энергия и как она связана с массой и скоростью?

Казалось бы, ответ на этот немудреный вопрос знает любой шестиклассник. Вот только почему-то люди, садящиеся за руль, зачастую забывают эти, известные всем, прописные истинны.

Чудовищная авария с участием крупнотоннажной фуры произошла в прошлое воскресенье около 23:15 в 42 километрах от нашего районного центра в деревне Митяевка. 35-летний водитель фуры Хельмут Т. не справился управлением, в результате чего многотоннажный грузовик опрокинулся на повороте, смяв припаркованный на обочине легковой автомобиль ВАЗ-2107.

Водитель фуры и четверо пассажиров «семерки» скончались на месте происшествия.

По данным дорожной полиции стаж водителя фуры составлял более девяти лет. В день своей гибели он сел за руль около пяти утра и провел за ним более 18 часов. До дома, где уже ждали его молодая жена и двухлетняя дочь, ему оставалось не более часа езды.

Молодые люди, случайные жертвы этого ДТП жили и работали в местном совхозе, куда вернулись после службы армии, и характеризуются всеми сослуживцами и соседями с самых лучших сторон. По словам директора Новомитяевского агропромышленного комплекса, по крайней мере, с двумя из них были связаны большие надежды на будущее.

К сожалению, сбыться этим надеждам больше не суждено.

Все четверо получили травмы несовместимые с жизнью:

22-летний водитель ВАЗ-2107 Макс Л. - компрессионный перелом грудного отдела позвоночника, многочисленные переломы обеих ног. Скончался до приезда спасателей.

Стефан К. (19лет) – перелом правой голени, открытая черепно-мозговая травма с последующим вытеканием мозговой жидкости, Скончался до приезда спасателей.

Сергий Д. (21год) – тяжелая черепно-мозговая травма, повлекшая за собой мозговую кому и множественный перелом позвоночника. Скончался до приезда спасателей. Через двенадцать дней у Сергия была назначена свадьба с любимой девушкой. Невеста Сергия находится на 7 месяце беременности.

Михель Б. (21 год) - перелом пяти ребер с последующим разрывом легких, сопровождающимся гемопневмотораксом. Скончался до приезда спасателей.

Как сообщил нам командир спасательной бригады старший лейтенант С. Мозжухин: «такого жуткого месива из искореженного металла и изувеченной плоти за за все 15 лет службы видеть еще не доводилось. Это был сущий кошмар. Тела мы оттуда больше пяти часов вытаскивали».

Причины аварии устанавливаются. Пока же предположительно можно сказать, что произошла она из-за того, что водитель фуры, как это часто бывает, заснул за рулем. Следствие продолжается.

Похороны молодых людей, чьи жизни были так трагично оборваны беспечной ездой лихача, состоялись в среду на Митяевском кладбище. Проводить молодых людей – гордость и надежду совхоза собралась вся деревня. Присутствовали также представители городской и районных администраций.

«Новорузские новости», 1 августа 2015 года