...Только темное облако сгущалось над Новоспасским кладбищем, зависнув прямо над почерневшими деревянными крестами, словно примеряясь, как бы ему половчее на землю улечься. А из могил уже тянулись навстречу ему бледные полупрозрачные тени. И не просто поднимались они, а будто стремились влиться, соединиться с этой новой непонятной силой воедино, а покуда вздымались дымными столбами, сгибающимися, будто под порывами внезапно налетевшего ветра. Вот только ветра никакого не было и в помине. А от теней этих ползли и ползли ввысь тонкие нити. Ветхие, спутанные и темные, будто прогнившая бечевка...
...Левый глаз его был вывернут каким то совершенно неестественным образом, будто смотрел-то он одновременно и на нее и, в то же время, силился разглядеть что-то важное и очень интересное внутри себя. Это – левый… А правый… Правого не было вовсе…
Вместе с половиной черепа.
Вместо кожи и волос там зияла огромная дырина, в которой бултыхалось что-то очень похожее на студень, а скорее даже – на мучной пудинг с мелкими розовыми прожилками. В любом случае, выглядело это ужасно. А рядом, на искореженной и треснувшей в нескольких местах торпеде среди мелких колючих осколков стекла растекались мутной лужицей его брызнувшие наружу мозги. Серые и мерзкие словно сопли. И кровь…
Первый вторник декабря выдался необыкновенно снежным, холодным и противным.
Мело еще с ночи, а к утру ворвался в город сезонный декабрьский ветер с красивым и совершенно непонятным названием - Кошава. Нисколько не устав после долгой дороги, он теперь бесновался на улицах и ворочался в тесных проулках...
...Подплыв к телу Коберта, Охотник плавно опустился на него, - будто одеялом укрыл, - и, обхватив плавниками, крепко прижал к себе высохшую мумию. Разрывая шершавую потрескавшуюся корку, он втискивался внутрь маленького тельца, обдирая свою плотную упругую кожу и истекая черной маслянистой сукровицей.
Раздвигая мертвую серую плоть выпущенными отростками, копошащимися, словно, клубок червей, он врастал в нее все глубже, растворялся в ней, возвращая недвижному телу, заимствованную у него влагу и силу. Возвращал сторицей, щедро подпитывая украденными снами, без которых не мог существовать тот, кто, породив его несколько часов назад, выпустил на свободу.