Облачный пес

Первый вторник декабря выдался необыкновенно снежным, холодным и противным.

Мело еще с ночи, а к утру ворвался в город сезонный декабрьский ветер с красивым и совершенно непонятным названием - Кошава. Нисколько не устав после долгой дороги, он теперь бесновался на улицах и ворочался в тесных проулках, обживая место, где предстояло обитать ему весь следующий месяц. Приспосабливался, в общем.

Приспосабливались и люди, обожженные его ледяным дыханием, – ускоряли шаг, озябшими раскрасневшимися пальцами придерживали полы длинных пальто и кутались в теплые мохнатые шарфы. А ветру, будто, только этого и надо было: радостно подвывая, он несся широкими проспектами, разметая крошево мелкого колючего снега, так и норовя швырнуть его в лицо зазевавшимся прохожим.

Словом, утро было премерзким, и всю первую пару, - а был это семинар по основам международной экономики, - Кристи пыталась отогреться.

Разминая онемевшие от холода пальцы, она не переставала ломать голову, куда это вдруг Дашка запропастилась. Вчера вечером, когда по телефону говорили, - так та собиралась с утра прямо быть, тем более что экономику – ее никак пропускать нельзя: два пропуска и зачет потом раза три  - не меньше, сдавать будешь, – уж больно вредная баба у них семинары вела. А тут вдруг, раз, – и не пришла…

Не пришла, так еще и ни на звонки, ни на смски не отвечала. Будто сквозь землю провалилась.

Пока  Кристи размышляла над всеми этими странностями, то и дело, поглядывая на телефон в ожидании ответа, монотонный бубнеж препода оставался для нее не более чем нудным фоном. И было так до тех пор, пока Спица, – худющая и очкастая экономичка, - обозленная таким демонстративным с ее стороны невниманием, не вытащила ее к доске. И вот там уж ей изрядно пришлось попотеть…  Правда, все равно не согрелась.

Дашка появилась только перед второй парой. Она влетела в аудиторию, что утренняя Кошава, и тут же, прямо сходу на Кристину набросилась:

- Собирайся! Идем… Мне твоя помощь нужна!

-  Здрасьте, - улыбнулась Кристи. – Прямо, вот, так, вот: раз, и собирайся! А где это нас носило? И чего за помощь?

- Потом! - На улыбку Дашка не ответила, хотя это, в общем-то, не в ее  манере было. Но сейчас она вообще сама не своя была.

– Все потом. Собирайся, Крис! Скорее! – И не слушая никаких возражений, потащила подругу к выходу.

Та, правда, и не возражала, да и улыбка у нее уже как-то сама собой растаяла – уж больно Дашка встревоженной была. И лицо совсем белое. В общем, похоже, стряслось что-то…

По лестнице большой парадной и мраморной они просто скатились. И как при этом не убились, -  вообще непонятно. Чудо их какое-то сберегло и им жизнь сохранило.  Иначе это объяснить  никак нельзя – через три ступеньки они вниз неслись, а Дашка всю дорогу ее еще и за руку волокла. Мало того: Крис при этом еще и куртку свою нацепить пыталась. Да все никак в рукав не попадала.

Но сберегло их провидение, – видно, не настал еще час – и на улицу выскочили целыми и невредимыми, и куртку Кристи надела-застегнула, и даже шарфом замотаться успела. Да только ветер так сразу холодом колючим обдал, что никакие шарфы и куртки тут спасти не могли.

- Куда… Куда мы так летим?..- Задыхаясь от бега и от ветра, прокричала Кристина. А ветер, будто только того и ждал, как она рот раскроет, - так ударил, что чуть легкие ей не порвал, она аж захлебнулась.

- Туда, - мотнула головой Дарья, указывая на здание заброшенного завода, еле видное сейчас сквозь густую снежную пелену. - Туда.

Здание это было самым обычным – старым, серым и довольно обшарпанным. Кристи мимо него дважды в день проходила, и так уже к нему привыкла за три года, что даже замечать перестала. А вот сейчас словно пелена с глаз спала, и она его по-новому увидела. Будто сама сущность его ей раскрылась.

Дряхлое, уродливое с пустыми глазницами выбитых окон и густыми темными подтеками на стенах. Будто грязной кровью оно истекало. А еще… Еще печать смерти на нем была. И это Кристи сейчас совершенно отчетливо видела.

Хотя спроси ее кто еще минуту или две назад, о чем это речь и, что это означает, - она бы и ответить, пожалуй, не сумела. А вот теперь была уверена, - просто знала, что за этими толстыми щербатыми стенами притаилось зло. И только что там вершилось что-то мерзкое, непотребное, чему нет в жизни ни смысла, ни цели, ни оправдания. Что-то такое, в сравнении, с чем смерть, это – награда желанная и блаженное упокоение.

Бег их сквозь летящую навстречу метель, наконец, закончился, и девушки остановились под большущим, бурым от грязи и копоти окном. Третьим от угла.

- Здесь, - тяжело дыша, выдохнула Дашка. – Пришли. Это здесь.

- Здесь?  -  Спросила Кристи, стряхивая ладонью налипший на ресницы снег. Все лицо у нее мокрым стало. От снега и – смешно сказать, - от пота, что градом с нее катил. Согрелась, наконец. А всего-то, оказывается, пробежаться надо было. Метров пятьсот. По снегу и навстречу ветру. – Что здесь? Ты толком-то можешь объяснить?

- Там… - Дашка махнула рукой в сторону окна. – Там. Слушай.

Кристи повернулась к окну и прислушалась.

Ничего…

Головой покрутила, капюшон скинула.

Все равно ничего.

Ничего кроме жуткого, надрывного и бесконечного завывания ветра. Но не для этого же ее сюда по сугробам тащили…

- Ну? Слышишь?

Кристи помотала головой и натянула капюшон обратно:

- Нет… Ветер только.

- Ты, что! – Дашка уже отдышалась и теперь смотрела на подругу требовательно, и даже как-то зло. Будто она виновата была, что так ничего сквозь свист ветра в ушах разобрать не сумела.

– Ты что, правда, не слышишь? – Дарья повернулась к окну. - Да, вот же!  Вот!.. Прислушайся!

Кристи снова скинула капюшон, подставив мокрые волосы под новый удар ледяного ветра, и, вроде, как, да, – действительно, на самом пределе слышимости, было что-то…

- Стонет кто-то? – Уверенности особой в этом не было, а гадский ветер уже снова заслонил собой все звуки. – Стонет, да? Ты про это?

- Про это, - кивнула Дарья. – Только не стонет, а скулит. И уже слабо совсем… А до этого выла… Жутко выла… Собака.

Собака…

Это многое объясняло.

Многое, если не все, вообще. И опоздание Дашкино, и пробежку эту безумную  сквозь метель, и ужас в ее глазах расплескавшийся…

Да, все!

На собаках подруга ее давно помешалась: у нее мало, что своих дома три было, и она про них часами говорить могла, так она еще и дворовую ни одну не пропускала. То кость подкинет, то лапу пораненную забинтует, и, кажется: была бы ее воля, так она бы их всех домой притащила.

Нет, вы не подумайте – Кристи собак тоже любила. И не только собак – и кошек и вообще всех, но до Дарьи с ее бескрайней, безграничной любовью ко всем ушастым и хвостатым и ей, конечно, далеко было. Да и вам всем, пожалуй, до нее никогда не дотянуться. Ни сейчас, ни после.

Так что собака, для нее - это было все! Ради нее она была готова и в огонь, и в воду, и горы свернуть, не то, что сквозь метель полкилометра пробежать…

- Знаешь, как выла!  - Дашка помотала головой, а глаза у нее такими огромными сделались… Вот-вот из орбит выскочат. – Просто жуть как! Я думала: у меня сердце разорвется.

- Ну, да… - Кивнула Кристи. – А теперь оно у меня разорвется. После бега такого…

- Что? – Дашка перестала пялиться на мутное широченное окно и повернулась к подруге. - Что ты говоришь?

- Ничего, - вздохнула Кристи. – Ничего я не говорю. Так, ерунда… Ну, и чего ты хочешь теперь?

Глупый это был вопрос. Глупый до невозможности, ибо ответ на него очевиден был, -  ведь не просто же так ее сюда притащили. Так, что можно, в общем-то, было и не спрашивать. Просто само оно как-то вырвалось.

Дашка, все это тоже прекрасно понимала, а потому посмотрела на нее, как на дуру последнюю и мотнула головой в сторону окна:

- Посмотреть надо…

Кристи только глаза закатила: «кто бы сомневался».

Действительно, сомневаться в том, что подруга ее ради псины несчастной до конца пойдет, никак не приходилось.  Уж, во всяком случае, Кристи в этом на все сто уверена была. И спорить тут было не о чем, и к рассудку и к здравому смыслу взывать совершенно бесполезно. Уж подругу свою она за эти три года изучила, что называется, от и до. Так что, выбора у нее, похоже, на этот раз не было: не бросать же ее тут одну на морозе, да и что там еще - на заводе на этом – тоже неизвестно… А посему оставалось только расслабиться, как говорится, и получать удовольствие.

Вот только не расслаблялось оно как-то…

То ли холод тому мешал, то ли количество адреналина в крови.

Да еще предчувствие какое-то… Темное, густое и нехорошее.

Предчувствие непоправимой беды.

- Ладно, - Кристи откинула капюшон, зажмурилась и подставила лицо под удар ледяного ветра, чтобы мысли всякие посторонние и мешающие из головы выдуло. Все и разом.

Получилось, вроде… Холод пронизывающий и снег в лицо обо всем на свете забыть заставят.

- Пошли, - Кристи решительно тряхнула головой. – Поищем, как туда попасть, - и, не дожидаясь ответа, двинулась вдоль бесконечной грязно-серой стены, нимало, при этом, не заботясь, следует ли за ней ее подруга, или так на месте стоять и осталась.

Та, впрочем, никуда не делась и поспешила за ней, догнав ее уже через пару шагов, так, что дальше они уже рядом шли. Точнее, не шли, а навстречу снежному крошеву прорывались, то и дело поглядывая на мрачные заводские окна.

А окна эти были сложены из двойной стеклянной плитки. Замызганной до невозможности, местами поколотой и выщербленной, много всякого на своем веку повидавшей, но все еще крепкой и цементом намертво слепленной. А уж, что у нас всегда делать умели, так то, пожалуй, - цемент, и что им сцеплено и из него сделано, - то нас всех переживет и еще на пару веков потомкам останется. По крайней мере, обычно так происходит.

Но, похоже, действительно, в каждом правиле есть исключения!

Одно из окон – то ли четвертое, то ли пятое по счету, - зияло огромным проломом. Во тьму, в пустоту, в то самое – густое, непоправимое и нехорошее. Совсем нехорошее…

Пролом этот, в который не только пролезть, но и на машине без труда въехать можно было бы, не находись он на высоте полутора метров над землей, был заботливой и хозяйской рукой старательно заделан фанерным листом. А потом чьей-то другой рукой не менее старательно отодран, так что теперь правый край его свободно болтался, хлопая на ветру огромным деревянным парусом. То ли мальчишки вездесущие тут постарались, то ли бомжи, то ли гастеры. По большому счету это ничего не меняло, ибо проход, а точнее, лаз вовнутрь, вот он, - имелся, а уж, что там за ним, и кто, так это - вопросы порядка уже совершенно другого. Причем, ни один из множества возможных ответов ни радости, ни уверенности в завтрашнем дне почему-то не прибавлял.

Кристи еще раз глянула на подругу – не передумала ли, но та ее по-своему поняла:

- Да. Давай здесь. Лучше мы все равно не найдем.

Кристина вздохнула. Похоже, что избежать прогулки по давно заброшенному и богом забытому заводу ей сегодня не суждено было. Ну, а раз так, то и откладывать такую занимательную экскурсию не стоило: раньше, как говорится, начнешь, - раньше закончишь.

- Здесь, - так здесь… - Она снова вздохнула и потянулась вверх к оконному проему. – Давай, подсади, чего стоишь!..

Внутри было серо, грязно и не так холодно - не выл подраненным зверем ветер, не швырял в лицо колючие ледышки, да и снега тут тоже не было. Лишь кое-где поблескивали танцующие в воздухе снежинки-пушинки каким-то неведомым образом попавшие в это пыльное запустение.

Жидкие, мутные от грязных стекол лучи света выхватывали из царившего здесь сумрака странные непонятные куски мозаики, складывающиеся в картинку совершенно сюрреалистическую, более похожую на кадры из фильма про гибель всего человечества.

Огромный зал был заполнен остовами гигантских станков, когда-то, без сомнения дорогих и очень нужных, а теперь разбитых и основательно раскуроченных. Оборванные разноцветные провода и толстые шланги торчали из них во все стороны, свисая до пола, словно вывалившиеся внутренности диковинных зверей. Намертво скованные ржавчиной замерли в рабочем положении гигантские гидравлические прессы, разукрашенные бурыми маслянистыми подтеками, а заготовки, некогда аккуратно сложенные штабелем в углу, рассыпались, превратившись в груду искореженного металла.

Сквозняк, бродивший по заброшенному цеху, в сотый или тысячный раз лениво перебирал разбросанные на полу бумаги, но по тому, как вяло он это делал, видно было, что игра эта давно ему опостылела и не доставляет больше никакого удовольствия.

Где-то высоко над головой захлопал крыльями голубь, потом еще один, что-то звякнуло, заскрежетало и послышалось сердитое воркование. Затем все стихло и только в воздухе вместе с редкими снежинками кружилось теперь маленькое легкое перышко.

Тишина тут, вообще, была нереальная. Словно не было ни большого безграничного мира вокруг, ни беснующейся за окнами пурги, ни шума машин и ничего вообще. Даже вой-скулеж, что привел сюда девушек и тот прекратился, едва они только пролезли сквозь разбитое окно и спрыгнули на пол.  Словом, тишина тут мертвая стояла, и от этого совсем не по себе становилось.

А жутковато тут и без того было. Все компоненты хорошего ужастика присутствовали. И, тебе, старое заброшенное здание, и обязательный полумрак с мутными, будто ожившими тенями, и легкий хруст бетонного крошева под ногами. Все один к одному. Только не в кино - на экране, а вживую. С ними. Здесь и сейчас.

А потому нет ничего удивительного, что сердце молотило, как бешеное, качая по венам кровь напополам с адреналином, а в голове уже от напряжения звенеть начинало.

Где-то у стены, за грудой пустых раскисших от влаги картонных коробок, что-то завозилось, зашуршало, а затем вся эта неустойчивая конструкция рассыпалась. Причем делала она это поначалу очень медленно, будто во сне или в замедленной съемке: качнулась одна коробка, шевельнулась другая, третья скользнула вниз, увлекая собой следующую… А потом движение это ускорилось, разрослось подобно лавине,  и вся эта огромная гора рухнула, коробки рассыпались далеко вокруг, а одна даже до Кристи почти докатилась. Совсем немного ей не хватило. В каком-то полушаге от нее остановилась. Качнулась, словно раздумывая, нравится ли ей ее новое место или, может, еще куда податься и, наконец, замерла.

Причем, все это, опять-таки,  в полной тишине. Совершенно беззвучно. Как в немом кино. Просто мороз по коже...

А затем вдруг безо всякого предупреждения, метнулась из угла вдоль стены какая-то серая тень. Метнулась и тут же скрылась в недрах очередного мертвого механизма. Только хвост еще какое-то время снаружи торчал. Голый, розовый и мерзкий. И очень-очень длинный.

- Крыса, - Дашка вцепилась подруге в рукав. – Там крыса.

- Вижу, - прошипела в ответ Кристи. – И что с того, что крыса? Нам, что теперь…

Договорить ей не дали, Потому, что в эту секунду напряженную, но все ж таки мирную пока еще тишину разодрал жуткий протяжный вой.

Длился он недолго. Всего-то пару-тройку секунд, но так это неожиданно вдруг случилось, что сердце у Кристи разом куда-то в пятки ухнуло и замерло там, пропустив пару ударов. Это у Кристи. А на Дашку даже смотреть страшно было. Та вовсе белее снега стала. Даже губы теперь какими-то стеклянными казались. И в глазах такой ужас застыл, что, по всему, она вот-вот в обморок грохнуться готова была.

- Спокойно, - прошептала Кристи и схватила подругу за холодную, как у мертвеца, руку.

– Спокойно, - повторила она и сильно сжала тонкие длинные и совершенно ледяные пальцы. – Все хорошо. Все будет хорошо.

Но хорошо не было.

Да и не собиралось, оно, похоже…

Вой прекратился также неожиданно, как и начался. Да не прекратился даже, а оборвался.

На смену ему пришел какой-то жуткий хрип и скулеж. Громкий и пронзительный. Будто ножом по стеклу. Или по сердцу…

Такой, что хотелось зажать обеими руками уши и, что есть сил, нестись отсюда прочь. Куда угодно – лишь бы подальше от этого невыносимого звука, вобравшего в себя всю земную боль и немыслимые, недоступные для человеческого воображения страдания.

Впрочем, это все тоже почти сразу же прекратилось. Скулеж оборвался прямо на полуноте, послышалась какая-то возня, глухие удары, грохот, и, наконец, вполне человеческий вскрик.

Все это очень быстро случилось. Бывают моменты, когда время вдруг ускоряется до невозможности, спрессовывая внутри себя одновременно столько всяких разных событий, что их за иной день меньше случается.

Так и на этот раз было. Это рассказывать и описывать долго, да слова подходящие подбирать, а на самом-то деле и перышко в воздухе там же почти крутилось, и с места если и сдвинулось, то совсем ненамного, и Кристи все также сжимала в своей руке хрупкие длинные пальцы своей подруги, и даже хвост крысиный еще из-под пресса торчал, хотя видно его уже едва-едва было. Только кончик самый…

- Тварь! Сука! Ты посмотри, что она сделала!.. – Голос был мужской хриплый и немного истеричный. – Ты посмотри!.. Она же меня, тварь, цапнула!..

Послышался глухой удар, затем другой, а потом целый шквал частых, сильных, изредка прерываемых тяжелым надрывным дыханием и тихим-тихим повизгиванием, которое с каждым новым ударом все слабее становилось.  По всему в соседнем зале, куда вела неширокая арка в нескольких шагах от девчонок, кого-то били. Ногами. Жестоко и нещадно.

И не один там, похоже, человек был, судя по тому, как ритм ударов  этих то и дело ломался.

- Пошли, - Кристи, не выпуская Дашкиной руки, решительно шагнула к проему, увлекая за собой подругу. – Пошли скорее.

Их было двое.

Высоченных, коротко стриженных и во всем черном.

Но это только вначале так показалось, что двое. А потом уже, когда глаза к полутьме попривыкли, и картинка вся из сумрака, словно фотка старинная, проявилась, то ясно стало, что больше их.

Третий, тоже стриженный, поодаль на корточках сидел, возле кучи какой-то. И при этом что-то там делал: то ли перебирал что-то, то ли в чем-то ковырялся. А еще один над ним стоял, руки чуть не по локоть в карманы засунув, и с пятки на носок покачивался. Размеренно и неспешно.

Так, что, выходит, не двое их было. А четверо.

Только тот, который на корточках, и который рядом с ним – они далеко от входа были. А вот первые два – совсем рядом. Шагах в трех-четырех, не больше.

Сосредоточено, молча, в каком-то иступленном экстазе, ничего не видя, не слыша, и ничего вокруг не замечая, они лупили своими высокими, зашнурованными чуть не до самых колен  сапогами, скрючившийся на холодном бетонном полу грязно-серый меховой комок. Лупили со знанием дела, с удовольствием, круша ребра и ломая все кости.

А пес уже и не повизгивал больше. Только нелепо торчащие во все стороны худющие лапы вздрагивали время от времени, но не в такт рушащимся со всех сторон ударам, а как бы сами по себе. И означало это, что он еще жив, хотя немного ему уже, судя по всему, осталось.

- Эй! – В пустом зале голос Кристи и без того достаточно громкий просто, как гром небесный прозвучал. – А ну, хватит!

Как  удар грома он и эффект произвел – этот окрик ее.

Двое в черном замерли, будто током их шибануло. Да и тот, что возле кучи возился, тоже копошиться в ней перестал. Только последний, как на месте своем раскачивался, так и дальше продолжал, но голову, как и все, на голос ее повернул.

- Хватит, - Кристи сделала шаг вперед, машинально сжимая кулаки. – Прекратите!

- О! – Тот, кто ближе всех к ней стоял, первым очнулся. – Ты кто такая?

- Неважно, - прошипела Кристи. – Кто такая - не твое дело! А мучать его, - Кристи кивнула на вздрагивающего в агонии пса. – Я больше не дам!

- Не дашь, значит? – В разговор вступил второй придурок, и медленно потянул руку к карману. Ничего хорошего это совершенно невинное в любой другой ситуации движение сейчас не сулило. – Не дашь?

- Не дам, - тряхнула головой Кристи.

- А чё будет? – Спросил первый. – Можно начинать бояться?

- Чего будет? Сейчас узнаешь… Мы полицию вызвали, - Дашка выдвинулась из-за плеча подруги и встала рядом. Ее вполне очевидно потрясывало. Но не от страха. От злости. Вот только черный это по-своему понял.

- Полицию… - протянул он и сплюнул под ноги. – Вот оно как… Ты слышь, Ден? – Он повернулся к тому, что на корточках возле кучи сидел. – Цыпы-то полицию вызвали.

Он коротко хохотнул, а остальные заржали в ответ.

- Это, цыпа, ты зря, - он снова повернулся к девушкам. – Совсем зря!.. – И коротко, без замаха ударил ногой по собаке. Прямо по торчащим сквозь шкуру переломанным ребрам саданул. Да так, что псину несчастную аж в воздух подбросило. – Ох, зря…

- Не смей! - Дашка метнулась к истекающей кровью собаке. – Не смей, своло…

Но договорить ей не дали.

Да и добежать тоже…

Второй черный проворней оказался. Неожиданно резкий бросок, и он сграбастал ее своими огромными лапищами, одной рукой крепко ухватив за волосы, а другой еще и рот зажал. Так, что теперь она билась как одержимая, пытаясь вырваться из захвата, да только не больно-то это у нее получалось.

Тем временем та двоица, что подальше была, бросила свою непонятную возню возле кучи и вплотную приблизилась к своим дружкам.

Коренастый, тот, что на корточках раньше сидел, в руке держал здоровый то ли нож, то ли штык. Причем на пол с него капало что-то темное и вязкое, оставляя на грязном бетоне редкую цепочку следов. А в другой… В другой он держал собачьи хвосты.

Пять или шесть.

Мохнатых, длинных и липких от крови.

А еще три у него на поясе болтались.

Такие же хвосты и у всех остальных на ремнях висели, просто Кристи поначалу их не заметила – не до того было. У тех, что Дашку держали, их тоже по три было, а у четвертого, который с коренастым вместе подошел, - два.

И, кстати, это девка была.

Такая же коротко стриженная, как и все остальные, и в такую же точно экипировку облаченная – черные брюки с множеством накладных карманов, заправленные в высокие черные ботинки на шнуровке, и черная же куртка, расшитая множеством клепок и молний. В общем, все это здорово на униформу какую-то смахивало.

Они стояли в ряд напротив Кристи и ухмылялись.

- Ну, и чего делать будем? – Спросил коренастый. – Вместе мусоров подождем или по-тихому свалите?

- Нет, - мотнула головой Кристи. – Ждать мы никого не будем. И сваливать тоже не будем…

- Да? – Скука в глазах коренастого сменилась неподдельным интересом. – А что ж тогда?

- Отпусти ее, - Кристи кивнула в сторону извивающейся в руках его дружка Дашки.

- Отпустить?

- Да… Отпусти! А потом убирайтесь отсюда!

- Ишь ты, какая прыткая, - ухмыльнулся коренастый. – Отпусти… убирайтесь…

Он покачал головой, то ли удивляясь наглости этой непонятно откуда свалившейся на его голову девицы, то ли раздосадованный случайно образовавшейся помехой, нарушившей запланированный ход событий.

- Прыткая… - повторил он.

- Да что ты с ней цацкаешься, Ден! - Встряла девка. – Разговоры еще разговариваешь… Дай я лучше ей морду ее поганую разукрашу. До конца дней в бинтах ходить будет…

С этими словами она вытянула из кармана нож-бабочку и шагнула вперед, по направлению к Кристи, но в этот момент Дашка, продолжавшая все это время извиваться в цепких объятиях здоровенных ручищ, извернулась и со всей дури саданула державшего ее здоровяка ногой под колено. И тут же еще и зубами в руку вцепилась. Черный взвыл, покачнулся, и Дашка вырвалась из захвата.

Вырвалась и тут же налетела на раскрытую «бабочку» в руке стриженной красавицы.

Длинное узкое лезвие по самую рукоять вошло в Дашкин живот, и на белом шерстяном свитере под расстегнутой курткой тут же начало расползаться яркое красное пятно.

Пару секунд Дашка стояла, недоуменно переводя взгляд с напрочь испорченного свитера на девицу и обратно, а потом ее ноги подкосились, и она кулем осела на землю. Глухо ударилась голова о серый бетонный пол, и наступила тишина. Только капли с набухшего от крови свитера срывались и плюхались в натекающую лужицу, отмеряя бесконечно длинные секунды.

Лицо у Дашки стало серым-серым, как пол, на котором она теперь лежала, в глазах замерло удивление, а потом ресницы ее затрепетали, словно силясь отогнать что-то одной ей видное, и веки тихо прикрылись.

Только лужа кровавая под ней растекалась. Медленно, но неумолимо, будто пыталась она завладеть всем доступным в этом мире пространством.

С трудом… С большим трудом Кристи заставила себя оторвать взгляд от этого разрастающегося темного пятна, над которым вился уже в стылом воздухе чуть заметный парок. Будто то душа Дашкина отлетала. Чистая и совсем еще юная.

Она подняла глаза на девку, которая стояла по другую сторону скорчившейся на полу мертвой подруги, потом перевела взгляд на троицу черных догхантеров[1], и снова на девку.

Тихо звякнул о пол выпущенный из руки нож, и девица сделала шаг назад.

- Она сама… - Девица отступила еще на шаг. – Я не хотела!.. Она сама напоролась!! – выкрик ее, отразившись от далеких стен, вернулся обратно многократно усиленный и, походя сдул с насиженных мест парочку голубей, приютившихся где-то под самой крышей.

- Она сама… - прошептала девица и сделала еще один шаг.

Теперь они стояли все в ряд. Четверо. Все в черном. Напуганные и жалкие. Беспощадные и… бессмысленные. Твари, легко забирающие чужие жизни, и только что забравшие еще одну… Такую дорогую. И такую… молодую…

Кристина присела на корточки, стянула перчатку, и коснулась рукой Дашкиного лица.

- Встань… - Жутким холодом ее пальцы жгло, будто вечным льдом смерть подружкина обернулась. – Слышишь меня? Встань… Дашуль…

Не слышала.

И не вставала.

Не хватало у Кристины сил на это.

- Встань, встань, встань, - продолжала шептать она как заклинание, как самую дорогую молитву, как самый последний наговор.

- Спятила! – Голос кого-то из черной четверки вырвал Кристину из забытья. Словно ножом дурманную пелену отсек. Ножом…

Кристи подняла глаза, и этот новый взгляд ее, в котором расплескались отчаяние, смерть и решимость, словно губкой стер ухмылку с лица вожака.

- Валим отсюда…

- Валим…

Они развернулись и бросились, что есть сил к дальнему выходу.

То есть, им казалось, что бросились.

Мнилось им, что несутся они со всех ног и, что скоро, совсем скоро окажутся они на свободе, под чистым бескрайним небом, оставив все это позади. А там и позабудется оно, как глупый никчемный сон.

Но это только мнилось им… Время для них остановилось, и они завязли в нем, как мухи в патоке. Как грязные навозные мухи…

Они мчались, как ветер, но продвигались к далекому светлому выходу едва ли на миллиметр в минуту, и на то чтобы достичь заветной цели, им нужны были дни, недели и месяцы.

Вот только не было у них ни этих дней, ни месяцев. Силы их стремительно таяли.

Кристи стояла, широко расставив ноги и раскинув руки в стороны. Стояла и смотрела, как топчутся на месте, словно бегуны на тренажерах хрупкие черные фигурки, как струятся полными реками, ускользающие от них силы. Как переплетаются в воздухе эти яркие разноцветные потоки: фиолетовый и грязно-зеленый, бурый, будто изгнившая кровь и самый отвратительный из них всех – бледно-бледно-желтый.

Она удерживала их на месте, выжимая, как губки и впитывая их силы, чтобы хватило их наполнить один-единственный сосуд, столь не ко времени опустевший. Чтобы вернуть одну-единственную жизнь и одну душу.

Она не знала, как это у нее получается. Она даже не подозревала раньше, что может совершить нечто подобное. Но это было, и это свершалось...

Само собой. Словно по наитию.

Словно пагубное откровение и самый благостный грех.

Это было!

Горе и отчаяние переполняли ее, перехлестывая через край, обращая ее саму во что-то иное, во что-то страшное и неудержимое.

Она впитывала, впитывала, впитывала в себя эти чужие, отвратительные на вкус, но такие нужные силы, но уже понимала, что их не хватает…

Мало их было! Так мало, что не могли они вдохнуть обратно одну-единственную жизнь, и раздуть уже почти совсем угасшую искру.

«Хватит. Отпусти их», - Дашка стояла рядом. Такая же, как при жизни. Ну, почти такая же…

Она лежала, скрючившись в потемневшей луже на холодном бетонном полу возле ее ног, и стояла рядом, виновато улыбаясь. Совсем немного – лишь уголками губ. Как раньше…

«Не надо. Я ухожу. Отпусти их».

- Нет!!!

«Я ухожу».

Тихо, беззвучно, как последний вздох осени развеялось наваждение. Рядом никого не было, и оставалось лишь гадать: показалось ей, привиделось, или…

Дашка лежала на полу в той же позе. Также бело и холодно было ее лицо, и также прикрыты глаза. Только кровь на полу начала уже понемногу густеть и застывать. Также замерла в своем стремительном беге четверка догхантеров, продвинувшись за это время едва ли на четверть сантиметра, и также струились вокруг реки их жизненных сил, сплетаясь и замыкаясь вокруг Кристины.

Разноцветные потоки бурлили и пенились, рождая в этой пене новые краски и новые течения, и все же их не хватало. Мало было в них жизни.

Мало.

А раз не хватало жизни, нужна была… смерть.

Смерть четырех этих никчемных людишек, четырех подонков, принесших в мир столько боли, страданий и унижений. И смерть их должна была стать искуплением и самым справедливым возмездием. Только тогда она могла наполнить нужной силой остывающее Дашкино тело, сумев удержать ее ускользающую душу.

Четыре смерти за одну.

Четыре черных изуродованных, искореженных души за одну светлую яркую жизнь…

Разве это не справедливый обмен?

Все еще не понимая до конца, как она это делает, но, чувствуя, что делает все правильно и то, что надо, Кристи отпустила все только что забранные у черной четверки силы. Просто исторгла их из себя, словно избавляясь от чего-то скользкого, мерзкого и гадкого.

Что-то свыше вело ее, подсказывая, наставляя и направляя по пути спасения невинной Дашкиной души. По пути единственно истинному и возможному.

Высвобожденные потоки жизненных сил сплелись в огромный, гигантских размеров клубок, смешиваясь, и проникая друг в друга, обретая иную мощь и совсем иное предназначение.

Клубок этот неуклонно сжимался в размерах, разгораясь все ярче и ярче, словно вознамерившись ослепить весь мир, ограниченный старыми обшарпанными стенами давно заброшенного цеха. Словно пытался он добраться своими лучами до самых потаенных, вечно затемненных уголков души, и вытащить на свет божий скрытые от всех тайны и помыслы.

По мере того, как разгоралось это новое солнце, все жарче становилось в помещении, и все больше накалялся затхлый, застоявшийся тут за много лет, воздух. Прошло всего несколько секунд, - может десять, а может пятнадцать, - а температура поднялась уже, как в парилке, и каждый новый вдох обжигал легкие все сильнее. Горело опаленное лицо, нестерпимо жгло глаза, а с замершей в отдалении четверки пот лил ручьями. Будто истаивали они, растворяясь в обжигающем вихре. И, казалось, что феерии этой огненной не будет ни конца, ни края, но в тот момент, когда сияние этого нового маленького солнышка стало просто невыносимым, а само оно уменьшилось до размеров небольшого апельсина, вдруг все закончилось.

Просто погасло оно. Схлопнулось, словно пожрав само себя. А на месте, где только что пылало, распустив во все стороны острые испепеляющие лучи, яркая звезда, теперь извивались хищными змеями плотные дымные струи.

Силы были высвобождены, и трансформация их была завершена. Больше от Кристины нечего не зависело…

Некоторое время густой темный дым лениво ворочался в воздухе огромным клубком, словно устраиваясь поудобнее и обживаясь в новом для него мире, а затем вдруг брызнул во все стороны сильными молодыми ветрами. Словно на клочья, на части его разорвало.

Одна из этих частей, обернувшись густым бурым облаком, окутала на мгновение четверку догхантеров, но тут же потеряв к ней всякий интерес, плавно перетекла к Кристине.  Здесь она, впрочем, тоже надолго не задержалась и, лениво мазнув обжигающим холодом по лицу, стекла вниз, на пол, укрыв Дашуню мягким облачным одеялом. Однако и это, судя по всему, пришлось ей не сильно по вкусу, и немного поворочавшись, она отползла в сторону, а затем, приподнявшись на манер атакующей кобры, на долю секунды замерла, а затем в мановение ока втянулась в уже остывающий труп несчастной псины.

Большая же часть разъятого на дымные струи клубка, не стала метаться меж разбитых станков в поисках подходящего пристанища, а сразу же целенаправленно отправилась в сторону той, кучи, где совсем еще недавно коренастый копошился, и где девка – тварь эта мерзкая -  с ноги на ногу переминалась.

Там, зависнув на мгновение плотным клубящимся туманом, эта неясной природы эманация на время замерла, а затем легко и невесомо опустилась вниз, укутав темную кучу дымным саваном. И то, что это саван был, а не что-то другое, Кристи теперь точно знала. Как поняла вдруг, что это за куча там была, и что коренастый подонок там делал. Открылось вдруг это ей, как откровение, как непреложная истина.

Они сидели подле ее ног.

В ряд. Все семеро.

Три – справа, и четыре слева.

Восьмой, которого у нее на глазах забили, лежал чуть в стороне рядом с Дашкой. Подняться он так и не смог. Лапы и позвоночник у него были перебиты, и теперь он лежал на боку, свесив свой посиневший язык, и пытался исторгнуть из себя хоть какое-то подобие грозного рычания, но пробитые осколками ребер легкие не могли удержать в себе достаточно воздуха, и из оскаленной пасти его вырывалось лишь жалкое сипение.

Когда трупы несчастных псов, сваленные в кучу, впитали в себя остатки дыма и зашевелились, Кристи была уже к этому готова. Но когда они один за другим, отряхиваясь,  и сердито порыкивая друг на друга, подошли и уселись возле ее ног, будто холодом ее окатило. И оттого, что это ее воля их подняла, и ее это желание было – легче ничуть не становилось. От этого еще страшнее было.

Вид их был ужасен. Настолько, что от него наизнанку выворачивало, и удержалась Кристи, только потому, что она словно в каком-то диком трансе была. В дурмане. Все видела, все понимала, вот только воспринимала все не так, как раньше. Другая она теперь была. И весь мир для нее другим стал.

А выглядели псы действительно кошмарно. Словно из ада из самого выбрались. Впрочем, так оно и было, по сути.

Изуродованные, изувеченные, с отрезанными хвостами, у одного из них были еще и уши отрублены, причем одно из них не до конца, и теперь болталось чуть не до земли мохнатым лоскутом, повиснув на тонкой полосочке кожи.

У мощной черной псины - помеси то ли стафа, то ли буля с чем-то дворовым, было вспорото брюхо, и он брел к девушке, волоча за собой вывалившиеся наружу кишки. Впрочем, собратья его от этой обузы довольно быстро избавили, а он, кажется, этого даже и не заметил. Огрызнулся нехотя, да глаза его еще больше кровью налились, хотя и без того они, как у разъяренного быка горели.

С двух огромных, похожих на овчарок псов были содраны шкуры. Грубо и неумело, и теперь эти огромные твари сидели рядом с Кристи, истекая кровью вперемешку с какой-то прозрачной жидкостью, которая, как помнилось Кристине, называлась не то лимфой, не то еще как-то…

В общем, ужасно они выглядели.

Кошмарно.

И оттого, что они мертвыми были, легче нисколько не становилось. Поизмывались над ними над всеми изрядно. Да и смерть их, скорее всего, от мучений пришла. И непонятно, как только с ними, с такими здоровыми справились-то? Опаивали их чем-то, не иначе… Или в еду, что-то подбрасывали, и только потом уже…

Они сидели в ряд, не отрывая взглядов своих от черной четверки, обнажив почти до десен свои огромные пожелтевшие от времени клыки, и истекая тяжелой липкой слюной. В глазах их застыло ожидание.

Жизнь, обращенная в смерть, взывала к возмездию.

Догхантеры стремительно удалялись. Уснувшее для них время вновь обрело нормальный ход, и теперь они неслись вперед  со всех ног, будто наверстывая упущенное.

Фигурки их стали уже совсем маленькими, и до выхода оставалось им совсем немного - метров двадцать, - когда Кристи подняла руку, и, указав на них, одними губами прошептала:

- Вперед…

На большее сил у нее уже не хватило, и рука, ставшая вдруг невероятно тяжелой, бессильно упала. Кристи закрыла глаза, в изнеможении опустилась на пол подле восставшего, но так и не поднявшегося на ноги пса, и, уткнувшись в его свалявшуюся, липкую от крови шерсть бессильно заплакала.

Все было кончено, и больше она ничего сделать не могла.

Она не видела, как неслась размытыми тенями поднятая ее страстным желанием стая, не видела искаженных от ужаса лиц догхантеров, не видела ничего.

До выхода им оставалось девять шагов.

Восемь…

Семь…

Шесть…

Прыжок.

Прыжок.

Прыжок.

Вся стая взлетела в воздух.

Пять…

Два мертвых, незнающих ни жалости,  ни пощады зверя, врезались в Дениса, снося его с ног и опрокидывая наземь. С хрустом сомкнулись клыки, разрывая горло, из которого мощным фонтаном ливануло ярко-алой кровью, и два огромных свирепых пса превратились в два небольших дымных облачка…

Четыре…

Метис стафа и доброй ласковой дворняги Чифы гнал Антона, наступая буквально на пятки. А потом резко затормозил всеми четырьмя лапами, отпуская жертву на пару шагов вперед, и мощно оттолкнувшись, завис на мгновение в воздухе. И еще в воздухе мотнул своей огромной башкой, ломая Тохины шейные позвонки, зажатые в мощных его челюстях, словно в огромных клещах. Так, что когда Антон на землю упал, он уже мертв был, а безымянный стаф таял, как наваждение, обернувшись широким дымным течением. Невесомым и почти прозрачным. И когда один его край Дашки коснулся, второй еще у выхода был, вокруг шеи Тошкиной обмотанный…

Три…

Мертвая кровь не грела, не умела прощать и гнала вперед. Два призрака, две размытые тени, молча, беззвучно неслись к своей цели.

Далеких, давних их предков вывезли когда-то из страны, подмявшей под себя почти полмира, но потом разрушенной почти до основания, и, практически стертой со всех штабных карт и с лица земли. Мощные, лютые, крепкие они были натасканы на людей и умели, очень хорошо умели убивать. Так, что у потомков их  это в крови было. А кровь их теперь была мертвой и давно остыла.

Они бросились на Романа с двух сторон, целя в ноги, и подрубив его бег за три шага до свободы. А потом долго, яростно и беспощадно рвали на части в своей самой последней битве на этой земле, и мутная пенящаяся кровь их недавнего мучителя смешивалась в серой пыли с кровью, которой истекали потомки жутких и беспощадных тварей. А потом потянулся дым…

Два…

Мара стояла почти на самом пороге и смотрела на небо.

Метель закончилась, ветер устал и прилег отдохнуть, а снег, хоть и валил сверху огромными хлопьями, стал теперь пушистым и ласковым. Мутная белая пелена почти скрыла от глаз старую заводскую трубу, и теперь изо всех своих сил пыталась растворить в себе обшарпанное трехэтажное здание напротив. Но бывшее заводоуправление пока держалось и все еще просвечивало сквозь снежный занавес.

Небо, труба и снег – это последнее, что видела Марьяна в своей жизни. Только что на ее глазах погибли все ее друзья – Ден, Тоха, Ромка. Сила, которая пожрала их, была страшна своей мощью и непонятной своей природой. И исходила она, - Мара это знала наверняка, просто чувствовала, - от той маленькой наглой твари, что осталась далеко позади.

«Надо было все-таки ее порешить … - С сожалением подумала Мара. – Может, все бы по-другому тогда…»

Она закрыла глаза и медленно опустилась на колени.

- Нате, жрите…

Два мертвых гигантских пса, что сидели у нее на пути медленно поднялись, пасти их оскалились, а шерсть на загривках встала дыбом…

Ничего этого Кристи не видела.

Семь псов, семь мертвых душ, семь дымных ветров таяли на Дашкиной груди.

Продолжался ли их бой дальше, там - на небесах, - или, позабыв былое, и оставив лютую ненависть живым, мирно брели они рядом со своими врагами далекими звездными тропами, мы вряд ли когда узнаем. Но здесь на земле их долгий бег был окончен.

Одна за другой таяли в Дашкиной груди души, принесенные смертельным ветром.

Одна за другой.

Семь мертвых и четыре живых,  которые они забрали с собой…

Кристи открыла глаза.

В зале было тихо. Спокойно и очень-очень тихо.

Все было кончено. Силы, которые она разбудила, мирно уснули, свершив полный круг и полностью выполнив свое предназначение. Не было больше ни мертвых псов, ни живых догхантеров. Не было никого. Только она и Дашка.

Дашка…

Кристи попробовала приподняться, но сил встать у нее не хватило. Несчастные два метра, что отделяли ее от подруги, раскинувшейся на холодном бетонном полу, она преодолела с огромным  трудом. На карачках.

Дашка  не дышала…

Как? Как же так?.. Ведь должно было… Должно было получиться! Она это точно знала! Должно было.

- Даш… Даша… Дашка! – Она принялась трясти подругу, ухватив ее за куртку, словно пытаясь пробудить от долгого тяжелого сна. – Дашка, очнись! Дашенька! Ведь ты же жива! Жива?

Дашка не отвечала.

Лицо ее было белым. Холодным. Недвижным.

Как маска.

- Как же так… - Прошептала Кристина и заплакала. – Как же так? Ведь ты должна была… Неужели все зря?..

- Неужели все это было зря?? – Заорала она, задрав голову вверх, туда, где должны были быть небеса. Светлые и справедливые. Мудрые и бесконечные. Которые вели ее, направляли, давали веру и силы.

Но только не было там ничего. Ни мудрого, ни светлого. Один лишь грязный от копоти потолок да широченные стальные балки, загаженные разжиревшими городскими голубями. И все.

И ничего больше.

- Как же так… - прошептала она в последний раз.

Сил все равно не хватило. Чуть-чуть совсем. Самой распоследней малости…

Еще бы капельку одну… Еще бы немного… И дрогнули бы тогда Дашкины ресницы, и вновь забилось бы маленькое доброе ее сердечко. Но не хватило… Одной маленькой искры не хватило, чтобы запустить его…

В руку, - не в ту, которой она Дашку сейчас наглаживала, а в ту, на которую опиралась всем телом, пытаясь из последних сил удержаться и не упасть, - что-то ткнулось.

Что-то мягкое. Теплое…

Она опустила глаза.

Нос.

Собачий нос.

Несчастная псина, та, с которой все началось, та, которая так и не смогла подняться, чтобы поквитаться со своими мучителями, снова и снова тыкала ей в ладонь своим огромным черным носом. А потом лизнула.

Они смотрели друг на друга.

Девушка и собака.

Живая и мертвая.

Измученная, смертельно уставшая девятнадцатилетняя девчонка, и возвращенный из мертвых пределов пес. Ее последняя надежда. Последняя искра.

И боль у них была одна на двоих…

Собака прикрыла глаза и еще раз лизнула Кристине руку.

На прощание. В последний раз.

- Прости меня, - Крис приподнялась, и, стараясь, во что бы то ни стало, удержать равновесие, нагнулась к собаке.

- Прости, - Она зажмурилась и, собрав всю свою волю, изо всех сил крутанула большую лохматую голову.

Что-то хрустнуло, дыхнуло прямо в лицо неземной стужей и все вокруг заволокло тяжелым, до тошноты сладким дымом.

Кристина закашлялась и потеряла сознание.

Она плыла в пустоте.

Над разбитыми заводскими корпусами, над заснеженным городом, и над всем нашим миром…

Плыла и не видела, как коснулось Дашкиных губ легкое дымное облачко, как дрогнули и приоткрылись Дашкины веки, и как растаял на груди ее облачный пес - мертвый пес, отдавший свою вторую жизнь за нее.

Жизнь и душу.