 |
Коберт
|
Душное шумное время подземки люди коротают по-разному.
Кто читает -кто слушает музыку, кто-то смотрит кино, кто-то флиртует: улыбается, стреляет глазами по сторонам, выискивая очередную жертву – глядишь, что-нибудь и сложится.
Коберт трясся в душном, пропахшем пылью и духами, вагоне уже больше часа. Люди входили и выходили; вагон, то, жадной прорвой, заглатывал огромные толпы, и сразу же становилось очень тесно, то отрыгивал своих пассажиров на узловых станциях, и продолжал бесконечный свой бег подземными норами уже полупустым.
Все это время Коберт внимательно разглядывал находящихся рядом, пытаясь найти ту единственную… Или единственного.
Пока не получалось.
А людей мимо него за это время прошло немало. Много их прошло.Даже слишком. Он даже подустал уже от постоянного напряжения, а вот того тока, что пронзаетвсе тело при Встрече, той искры, которая взрывалась в мозгу, все не было.
И потихоньку им начинало овладевать отчаяние, – уж больно не хотелось нырять ему в еще одну безнадежно одинокую ночь. Да итело его слабело с каждым днем, точнее – с каждой ночью, и было нужно, - просто необходимо, - что-то срочно предпринять.
Вот только не получалось пока ничего.
- Осторожно, двери закрываются. Следующая станция «Площадь Согласия».
Вагон качнуло, и сразу же кто-то наступил на ногу. Каблуком. Да так, что аж искры из глаз…
- Извините.
«Извините!», - кровь в нем вскипела, а лицо его, и без того достаточно красное, с выступившими на лбу каплями пота, стало багровым, как перезревший помидор. Того и гляди, лопнет.
«Главное дело, - извините… Шлюшка малолетняя!» - Коберт сверлил взглядом небольшого роста хрупкую девчушку с копной рыжих волос и наушниками в ушах, стоящую около двери, а та уже о нем и думать забыла – стояла себе, как ни в чем не бывало, и смотрела куда-то мимо него. А на роже у нее еще и идиотская улыбочка расплывалась. И это Коберта больше всего взбесило.
«Вот, дать бы тебе по морде, по твоей вот этой, наглой… Да так, чтоб наушники тебе в бошку в твою тупую вколотились… Дать бы, а потом…», - додумать, что потом он не успел потому, что его будто к потолку подбросило.
Вот оно!
Удар, ток, искра – вот оно!
Он закрутил головой в поисках источника.
Нет… Нет… Нет… Не то…
Есть! Вот она!
Совсем рядом, в двух шагах от него сидела очень колоритная особа не первой свежести и не десятой молодости. Но затовся из себя: модный бежевыйплащик, ярко нарисованные губы, шевелюра Platinum Blonde, уложенная в безупречно аккуратное каре,в ушах - крупные серьги с огромными красными каменьями и золотистые наушники плеера. Она неспешно листала какой-то модный журнальчик, изредка поднимая глаза и оглядывая окружающих, после чего, явно довольная произведенным впечатлением, продолжала изучать глянцевые рецепты молодости. Один из контрольных снимков окружающего мира и обозначил для нее Коберта.
Коротышка лет пятидесяти, маленький, толстенький, будто собранный из шариков, словно снеговик. Шар – живот в мятом, покрытом катушками пиллинга, черном свитере, шар – голова с красным потным лицом, крошечными глазками и бесцветными бровями. Из рукавов неопрятной куртяшки, когда-то явно дорогой, но уже основательно замызганной, торчали маленькие ручонки с толстыми пальцами, поросшими редкими длинными рыжими волосами.
Весь он был какой-то нервный, дерганый. Пританцовывал на месте, словно от нетерпения - сделает шажок в сторону, замрет, будто наткнувшись на невидимую преграду, резко развернется, постоит, снова сделает шажок, и снова замрет. При этом он не переставал крутить головой по сторонам, а мелкие глазки его, так и шныряли вокруг. Руки тоже постоянно находились в движении, то потирая друг друга, то одергивая свитер, то почесывая разные части его кругленькой тушки.
Зацепившись взглядом, Коберт замер, наверное, на полминуты, если не больше, а потом задергал конечностями и закрутил головой с удвоенной силой, словно наверстывая упущенное. По багровому лицу его струями покатил пот, задерживаясь на бровях и кончике носа.
Госпожа Агния брезгливо скривила губы, уткнулась в журнал и больше от него не отрывалась, чтобы ненароком – чтобы, ну, не дай бог! - не встретиться глазами с «этим пренеприятным типом», как она про себя окрестила Коберта.
Коберт же, напротив, не мог оторваться от нее, и, буквально невероятным усилием воли, заставил себя смотреть в другую сторону, чтобы не выдать себя и свой интерес. А глаза – они так и норовили вернуться.
- Станция «Площадь Согласия».
Агния сложила журнал и прошла к выходу, краем глаза косясь на дергающуюся фигурку коротышки, который явно вознамерился повторить ее маневр. На секунду у нее даже возникло наисильнейшее желание развернуться и пройти лишних пять шагов к соседней двери, лишь бы не сталкиваться с этим человеком, но искусительной слабости этой она не поддалась.
«Вот еще, много чести!» – И она продолжила путь к выходу, где в дверях таки столкнулась с «этим пренеприятным типом». А он при этом, кажется, еще ее и погладил.По спине.И даже чуть ниже.Будто мазнул чем-то гадким…
«Извращенец», - Агния дернула плечами и, одарив мерзкого потного колобка уничижительным взглядом,гордо направилась к эскалатору.
Пристыженный извращенец тут же отстал,а вскоре и вовсе затерялся в толпе.
Некоторое время он еще жил в памяти госпожи Агнии, но вскоре образ его потускнел и растаял без следа, но между ними уже была установлена связь, которая протянулась тонюсенькой, невидимой глазу паутинкой, рожденной в момент краткого прикосновения.Иименно она должна была привести Коберта к цели в любое время и где бы она ни была.
Остаток дня и весь вечер Коберт провел в полубессознательном состоянии. Тело перемещалось в пространстве само по себе.Оно благополучно добралось до дома, разогрело ужин, употребило его в пищу, приготовилось отойти ко сну и отошло.
И все это время мозг внимательно следил за едва уловимыми вибрациями связующей нити. Так опытный рыбак следит за ничтожным подрагиванием лески, безошибочно определяя тот момент, когда можно будет подсечь потерявшую осторожность рыбину.
Прошло немало времени, прежде чем нить, протянутая через добрую половину города, передала сигнал. Едва уловимый, понятный лишь хозяину, он поступил в мозг, пробуждая замершие в ожидании силы, разрывая сдерживающие их путы и вызывая к жизни истинную сущность этого создания.
Тело Коберта стало съеживаться. Сначала медленно, затем все быстрее, опадая и растекаясь бурой массой по несвежим простыням, покрываясь глубокими язвами, выделяющими густую, резко пахнущую, пузырящуюся слизь. Слизь эта с мерзким хлюпаньем отрывалась от породившей ее плоти и неспешно поднималась вверх.Будто темный гнилостный дождь, истекал в небеса. С мерзким, очень неприятным чмоканием рвались сотни пуповин, связующих плавающие в воздухе капли с бренным телом, истаивающим по мере того, как густой, словно концентрированная ночь, комок становился все больше, разбухая в полуметре над кроватью.
Метаморфоза эта заняла не очень долгое время. Прошло минут десять-пятнадцать, и над постелью, где еще совсем недавно лежало почти человеческое тело, парила, покачиваясь на невидимых глазу волнах, черная тень. Влажная, скользкая, более всего напоминающая морского ската без головы и хвоста.
Ночной Охотник, чуть заметно шевеля кончиками своих огромных плавников-крыльев, стал аккуратно, стараясь не задеть ни люстру, ни другие предметы обстановки, пробираться по направлению к окну. Замер там на миг, а затем резким броском скользнул в предусмотрительно оставленную щель.
В комнате долго еще оставался мерзкий сладковатый запах, так хорошо знакомый медикам и коронерам, а лежащая на кровати маленькая, не больше дохлой собаки, иссохшая фигурка человека, сейчас так мало напоминала толстяка Коберта. Высушенная, словно мумия, с огромными уродливыми суставами тонюсеньких, как прутики, ручек и ножек, обтянутых посеревшей сморщенной кожей; с маленькой, не больше кулака взрослого мужчины, головой, на которой двумя жуткими огнями горели жизнью белесые глаза, фигура эта напоминала посланца ада много более, нежели порожденное ею создание.
Охотник скользил сквозь ночной город, следуя причудливым изгибам нити, ловко уворачиваясь от вырастающих из тьмы громадин домов, и резко меняя высоту: то - взмывая в затянутые сплошными тучами небеса, то - почти выглаживая мощенные мостовые узких кривых улочек и старых площадей.
Безмолвной тенью он пронесся через город, не прилагая почти никаких усилий, чтобы развить скорость, недоступную, ползущим по дорогам машинам, лишь чуть подправляя свой полет короткими ударами сильных плавников, да ложась на крыло в крутом стремительном вираже. Рожденный ночью, живущий в ночи, он плыл сквозь нее, упиваясь силой, и влекомый нарастающим нетерпением голода.
Мелькнули далеко внизу яркие огни центра, помаячили на горизонте и пропали красные светлячки телебашни, скользнула вправо и затерялась в новостройках блестящая лента реки. Охотник заложил нисходящий вираж, резко теряя набранную высоту, и неподвижно завис перед обшарпанной девятиэтажкой с двумя горящими окнами – на втором и седьмом этажах. Все окна восьмого были темны – нить вела сюда.
Осторожно, неспешно – сантиметр за сантиметром, черный скат подплывал к окну, в котором таяла, растворялась, видимая только ему одному нить, пылавшая ранее рубиновым огнем, а теперь, замороженная в пластиковом окне бледным розоватым отблеском.
Путь был не долог. Путь был не труден.
Замерев в нескольких миллиметрах от стекла, Охотник начал таять, истекая клубящимися сгустками тьмы, более черными, чем сама ночь. Через десяток минут на уровне восьмого этажа, рядом с угловым окном, висело небольшое густое облако, и не один ветер этого мира не смог бы развеять его.
Выпустив несколько маленьких отростков, тьма стала аккуратно и методично ощупывать стекло. Внезапно, один из них легко, как сквозь мираж, прошел хрупкую прозрачную границу неприкосновенного жилища, а затем не спеша, но неотвратимо, как кара, за ним втянулась и вся оставшаяся часть. Спустя всего минуту, Охотник завис над безмятежно спящей Агнией.
Путь был завершен.
Начиналась дорога назад.
Дальше все произошло так стремительно, что сама Смерть не управилась бы быстрее. Взмах ее косы длится дольше, чем понадобилось Охотнику, чтобы выпустить из своего тела десяток острых конусов черного света, пробить ими защиту ослабевшей, уставшей от жизни души, - а именно таких и выискивал Коберт, - и в считанные мгновения, вломившись внутрь своей жертвы, выдрать из нее все оставшиеся сны, оставив после себяпустую смятую оболочку, корчащуюся в предсмертной муке.
Пара мгновений – пара смертей.
В нашем мире и в ином.
В нашем мире еще несколько часов в квартире на восьмом этаже, оседал кровавый туман. Мельчайшие, как пыль, частицы былой жизни ложились на мебель, ковры, вазы с цветами, покрывали собой стены, затекали в плафоны люстры. Роса из крови – это все, что осталось от пожилой дамы, выбравшей не тот поезд и не самое лучшее время для поездки. Об этом напишут в газетах, но очень скоро забудут – новые дни породят новых героев…
В ином, далеком от наших забот, мире растаяла навсегда на пороге вечности еще одна несчастная душа, оставив после себя только имя и память. Что может быть более…
Черный скат вынырнул из кровавого тумана, вывернулся задом наперед, разворачиваясь на месте, брезгливо качнулся, как бы стряхивая с крыльев мельчайшие частицы плоти, и мощным рывком с места, не таясь более ни от кого, торпедой устремился к окну.
К тому моменту, когда первые осколки выбитого чудовищным ударом стекла достигли земли, Ночной Охотник был уже на полпути к дому. С шипением рассекая воздух, черной молнией, он несся над спящим городом к скованному немощным бездвижьем телу, несся напрямик - не отслеживая более сложные извивы нити.
Он свернул с пути только раз, когда, озорства ради, прошил насквозь своим безупречно стремительным телом главный колокол на звоннице ратуши, оставив в нем полуметровую оплавленную по краям дыру. Гул чудовищного удара, расколовшего бронзовую гордость мэра, и взметнувшего в небеса тысячи разбуженных птиц, еще долго гулял над потревоженным городом.
Слияние было процессом более долгим и болезненным, чем рождение.
Подплыв к телу Коберта, Охотник плавно опустился на него, - будто одеялом укрыл, - и, обхватив плавниками, крепко прижал к себе высохшую мумию. Разрывая шершавую потрескавшуюся корку, он втискивался внутрь маленького тельца, обдирая свою плотную упругую кожу и истекая черной маслянистой сукровицей.
Раздвигая мертвую серую плоть выпущенными отростками, копошащимися, словно, клубок червей, он врастал в нее все глубже, растворялся в ней, возвращая недвижному телу, заимствованную у него влагу и силу. Возвращал сторицей, щедро подпитывая украденными снами, без которых не мог существовать тот, кто, породив его несколько часов назад, выпустил на свободу, за которую теперь приходилось платить возвращением.
Коберту были нужны сны.
Еще в раннем детстве его вечно голодный организм мутанта высосал весь отпущенный ему фиер[1], не оставив в нем ничего, и с тех пор снов золотые дороги были ему неведомы, а без них он был обречен на быструю и мучительную смерть от истощения. Безжалостно погубив в себе все бессознательное, он был обречен вновь и вновь идти на зов чужих грез.
И тогда в нем родился Охотник…
Слияние закончилось к полудню. Поднявшийся с дивана Коберт, не имел ничего общего со вчерашним толстым коротышкой - длинная сутулая фигура с непомерно огромными, до колен, руками, словно вытянутыми изощренным палачом, худые мосластые ноги с широкими растоптанными ступнями, маленькая голова с низким мятым лбом. С толстым карликом его роднили только глубоко посаженые глаза, с ненавистью глядящие вокруг, да обильно стекающий по голому телу пот.
Оставляя на полу грязные подтеки, Коберт прошлепал в ванную, на ходу отдирая от себя клочья засохшей черной слизи. Начиналась сытая жизнь.
Краденых снов хватило ненадолго – на месяц, не более. Видно жить старушке оставалось совсем мало, и снов в ее фиере оставалось не так уж много.
Коберт слабел быстро. Туловище его неумолимо укорачивалось, и он стремительно превращался в толстого потеющего коротышку.А потом… Потом тело начнет поедать само себя…
Пришлось снова выходить на улицу.
С охотой не везло катастрофически.
Долгие поиски подходящей кандидатуры были тщетны и результатов не приносили. А если и приносили, то не заканчивались ничем. Или почти ничем.
Была студенточка финансовой академии, очкастая длинноногая хохотушка, которая попалась на глаза Коберту в супермаркете. Но посланный за ней Охотник вернулся ни с чем – Нить вела в аэропорт и через взлетную полосу устремлялась куда-то далеко-далеко на юг…
Был трехмесячный младенец, то ли мальчик, то ли девочка - Коберт так и не разобрал. Но сны его были столь невнятны и мутны, что исчерпались за два дня, и голод начал подкатывать снова…
Была еще встреча в метро…
Пугающая.
Коберт старался не вспоминать ее, но упрямые, непослушные мысли упорно возвращали его в тот вечер…
Он ехал домой, привычно, автоматически разглядывая и оценивая попутчиков, когда почувствовал на себе пристальный, прожигающий взгляд.
Задержав дыхание, и стараясь не подать виду, он продолжал беззаботно разглядывать ножки сидящей напротив девицы, а потом, как бы между делом, неспешно повернул голову и увидел Ее.
Она стояла у дверей и пристально, не отрываясь, смотрела на Коберта.
Высокая девушка в светлых, почти белых, джинсах в обтяжку и короткой коричневой кожаной куртке с поднятым воротником. Длинный прямой нос, яркие серые глаза и проникающий насквозь взгляд.
Все остальное – узкое красивое лицо, упрямые плотно сжатые губы, длинные светлые волосы, ниспадающие на плечи и странной формы золотой кулон на груди – все это, наверняка производило неизгладимое впечатление на всех без исключения лиц мужского пола. На всех, но не на Коберта.
Коберта не отпускал ее взгляд. Он напрягся изо всех сил, чтобы удержаться и не поерзать, не вздрогнуть и не сглотнуть, когда эти жуткие стальные глаза прицелились в него. Никогда еще ему не доводилось встречать такого пронзающего взгляда, и он старался выглядеть как можно безразличнее, стараясь ничем не выдать то ощущение ледяной пустоты, которое заполнило желудок, стремясь вырваться наружу.
Как мышь перед змеей, замер он перед этой девчонкой.
Все подробности этой встречи пронеслись тогда мимо, и были восстановлены, вытащены наружу уже потом, дома, когда унялось бешено зашедшееся сердце и начал замолкать, повторяющийся, как в бесконечном репите, очень тихий, но властный, и несущий неодолимую мощь и уверенность голос. Голос, который заморозил его на месте, когда Коберт, не увидев мерцающего кокона души, рефлекторно сделал маленький шажок в сторону коричневой куртки. Тихий, предназначенный только для него, шепот – полупредупреждение, полуугроза:
- Даже не думай!.. Даже не думай, Коберт - я таких, как ты, на хлеб намазываю и на завтрак ем. - И в серых, как асфальт, глазах ее на миг распахнулась бездна. Словно маску с нее сорвало. А под ней…
Под ней не было ничего!
Черная равнина смерти... Бескрайняя, холодная, манящая...
«Смерть! Господи всемогущий, это же Смерть!» - Коберт не помнил, как выскочил из вагона. Не помнил, как бежал тогда по перрону, подстегиваемый нацеленным на него взглядом прищуренных глаз. Не помнил, как ворвался в свою квартиру и заперся на все замки. Даже на цепочку…
Не помнил и не хотел вспоминать, как просидел всю ночь, не зажигая света, трясясь от страха и ожидая, что вот-вот входная дверь, сорванная с петель и разбитая в щепки, с грохотом провалится в коридор, и на пороге появится, окруженная слепящим сиянием, знакомая фигура в светлых джинсах, в куртке, и с черной, выкованной в самых дальних пределах смертной косой в руках.
На улицу он не выходил почти две недели. Истаивая от голода, он рвался наружу, но страх, заползший в его сердце вместе с тихим голосом, удерживал дома, как удерживает на привязи голодного пса крепкая стальная цепь.
«Даже не думай!..»
«Даже не думай, Коберт…»
Эхо страха – самая надежная цепь.
Просидев дома безвылазно почти полмесяца, Коберт понял, что через пару дней у него просто не хватит сил, чтобы выйти на поиски. После многочасовых уговоров самого себя, шатаясь от истощения, он вышел на улицу, стараясь не смотреть на свои отражения в многочисленных зеркалах прихожей, а потом в лифте.
Чуть приоткрыв дверь подъезда, он осторожно высунул нос наружу и вздохнул с облегчением –блондинок с серыми глазами там не было. Ужас не караулил его.
Наоборот.
Его ждала удача.
Неслыханная удача.
От припаркованного возле дома черного джипа, к нему шел мужик. Лет тридцати пяти, коротко стриженный, коренастый, когда-то без сомнения, накачанный, а теперь немного распустившийся – с брюшком, но отчаянно молодящийся.Одет был с претензий на простоту, но дорого – джинсы от Джузеппе Руоккобаксов за четыреста, темно-синяя футболка и небесного цвета пиджак из последней коллекции Франко Биаги. То есть, про Биаги-то Коберт конечно не знал – не настолько он был в модных течениях искушен, но, по-всему, видно было, что не в простом магазине пиджак куплен и не на распродаже.
Мордау мужика была наглой, и в себе любимом на все сто уверенной. В общем, был он из тех, которые всем почти без исключения бабам нравятся.
Но главное –душа в нем едва теплилась, это Коберт сразу почувствовал. Блеклая она была. Слабая. И почти ничего ее в этом теле уже не удерживало.
Это была удача! Невероятная удача.Поиски жертвы, обычно такие долгие и утомительные, завершились, даже не начавшись.
Мужик, тем временем, подошел к подъезду, с удивлением покосился на толстого карлика, вылупившегося на него, порылся в кармане, и, выудив оттуда магнитный ключ, открыл дверь.
Тяжелая железная дверь медленно со скрипом закрывалась, а Коберт все стоял, растерянно хлопая глазами, еще не веря в то, что черная полоса невезения,наконец, позади, что все налаживается, и, что уже сегодня ночью…
На тротуаре рядом с дверью белел пластиковый квадратик. То ли пропуск какой-то, то ли карта банковская.
«Оборонил, наверное, пока ключи доставал», - маленькая потная ручонка уже сжимала глянцевую карточку, с выбитым на ней коронованным львом.
«Безвкусица какая-то…» - машинально отметил Коберт и, рванув дверь на себя, поспешил к лифту.
«Пиджак» стоял в холле и рассеянно наблюдал, как медленно, словно нехотя,сменяют друг другакрасные цифры на табло.
- Простите, вы, кажется, оборонили… - голос Коберта дрожал от возбуждения.
- Что? – Мужик рассеянно посмотрел на него.
- Вот… - Коберт протянул карточку. - Пропуск…
- А, это… – голос «пиджака»немного потеплел, но вид у него все равно оставался каким-то отстраненным. - Спасибо.
Он протянул руку, и их пальцы соприкоснулись…
Всего на мгновение.
Но этого было достаточно. Вместе с куском пластика, который ему уже наверняка больше никогда не понадобится, он забрал у Коберта другой конец Нити.
«Напыщенный придурок…», - Коберт оскалился в улыбке, чуть поклонился, и засеменил на улицу.
Теперь, когда дело было сделано, и «придурок» уже никуда не денется, можно было позволить себе несколько глотков свежего воздуха. Всего несколько глотков, после двухнедельного затворничества…
Остаток дня и весь вечер прошли в ожидании. И ожидание это было невыносимым.Время тянулось едва-едва, и к ночи Коберт просто уже весь извелся. Занять себя ему ничем не удавалось, все валилось из рук, в голову лезли разные сумбурные мысли, и большую часть времени он, обильно потея, метался по комнате из угла в угол и ждал, ждал, ждал…
Марк сгреб грязную посуду в раковину, затушил сигарету и, подсмыкнув трусы, прошаркал в комнату.
Выключив большой свет, он улегся на кровати, почесал пивной животик, взял пульт и начал щелкать телевизором, бесцельно переключая каналы. Стрельба вперемешку с музыкой и трескотней комментаторов его не особо захватывали, а потому мысли витали весьма далеко от хроники дня, то и дело, перескакивая с одного на другое.
Отчего-то вдруг жена вспомнилась:
«Может съездить навестить? А то уж недели две, как не был… Хотя… если бы, что-то понадобилось, то позвонила бы. А так, чего кататься впустую-то…Чтобы ей не скучно было, что ли?» - Марк снова почесал пузо и вздохнул. – «А он ей, что – клоун, что ли, чтоб развлекать? Больница – она, больница и есть, - не цирк и не кино. Лежи, жри, спи да язву свою лечи, а то – скучно… А ведь еще купить чего-нибудь по дороге попросит, а уж и так столько денег лекарям этим чертовым угрохали – все как в прорву бездонную. То таблетки какие-то, то микстуры, то «уважение»… Нет, не поеду. Мотаться только зазря. Да и дороги до этой второй клинической - часадва по пробкам… Не поеду…»
Марк переключил канал, и вместе с ним переключились мысли:
«Завтра надо бы с Пашкой связаться – перетереть кой-чего… Может еще ему деньжат подкинуть – прибыль-то не кислая капает с дурня… Пока он там сообразит – что к чему…»
Потных заморенных мужиков, наматывающих круги по дорожке стадиона, сменила фигуристая деваха с флаконом чего-то, там, омолаживающего в руке.
«Эх, надо было сегодня той брюнеточке из бара позвонить, сейчас не скучал бы…» - рука сама рефлекторно дернулась к телефону, но вовремя замерла. – «Хотя, ну ее… Позвать-то недолго, да потом хрен выпрешь, - прилипнет, как банный лист. Удовольствие-то быстро закончится, а нытье ее потом слушать полночи… Черт с ней, с брюнеткой! Потом! Не последний, как говорится, день живем; не последний раз… В общем, не последний. Да, и спать уже пора. Время, вон, уже – скоро одиннадцать».
Марк загасил телик, и отправился в ванную.
Справив положенныйритуал водных и очистительных процедур, он долго крутился перед зеркалом, придирчиво рассматривая свое отражение. Найдя очередные седые волоски на коротко стриженной, по обыкновению, голове он безжалостно ампутировал их, после чего принялся методично пропалывать растительность на груди – завтрашним потенциальным счастливицам не к чему задаваться вопросами о возрасте их партнера.
Закончив ежевечерний сеанс омолаживания и, выдавив пару жирных прыщей на короткой, но толстенной шее, он еще раз критически осмотрел себя со всех сторон, удовлетворенно хмыкнул, шлепнул себя по пузу и вернулся в койку. По привычке проверив будильник, Марк выключил ночник, и, пожелав себе спокойной ночи, повернулся лицом к стенке – так уютнее.
Спокойному здоровому человеку чтобы уснуть нужно около семи минут. Марк уложился в четыре…
А Коберт все ждал.
Ждал и молил судьбу, чтобы на этот раз все прошло тихо и гладко. Неудачи последних встреч порядком подорвали его веру в свою везучесть.
Он уже извелся весь, и места себе не находил – как зверь в клетке по квартире шарахался.
Долгожданный сигнал пробил колоколом, застав Коберта в очередной пробежке по комнате. Метнувшись к кровати, Коберт с размаху бросился на нее, улегся поудобнее, сразу же вскочил, чтобы открыть балкон – лишние трудности ни к чему, и снова улегся. Пробуждение Охотника началось…
Минут двадцать спустя, через балконную дверь в ночь вылетел черный скат. Прочертив в небе красивую петлю, он замер около потушенного окна на другой стороне того же здания, а затем развоплотившись в темное клубящееся облако, плавно, будто не было перед ним никакой стеклянной преграды, перетек внутрь квартиры.Там, вновь обретя устойчивую форму, он аккуратно приблизился к спящемумужчине, раскинувшемусяна широкой двуспальной кровати.
Засушенная кукла тремя этажами ниже, бешено заворочала белыми глазками, предвкушая скорое удовольствие.
Как всегда, в самый неподходящий момент, во дворе, как труба Последнего Дня, взревела сигнализация чьей-то машины, и тут же, надрывно забрехали бродячие собаки, изо всех силстараясь перелаять друг друга.
Марк зашевелился во сне, скинул с себя одеяло и стал переворачиваться на другой бок. Если бы он хоть на секунду приоткрылглаза, то увидел бы, что посередине комнаты, не доплыв всего какого-то метра до его постели, гигантской кляксой замер Ночной Охотник.
Сигнализация не умолкала.
Собаки тоже.
Глаза Коберта замерли, расширенные в ужасе оттого, что и эта охота сейчас также закончится ничем.
Марк пошевелился еще раз и замер…
«Зал был огромен. Стены его уходили в пустоту, край – терялся в бесконечности.
Откуда явилось ощущение того, что он находится в зале – Марк не знал, но был готов поклясться, что это так.
Это было царство тьмы, мир безмолвия, мир вечной ночи. Вязкая темнота обволакивала и укачивала; протянутая рука, встречая едва уловимое сопротивление, без следа таяла, пожираемая мраком, и от этого кружилась голова, по телу пробегала волна липкого холода, а сердце начинало биться в истерике. И все вокруг тонуло в непрогляднойчерноте.Холодной и сырой, как свежевыкопанная могила.
Необычайная тьма и жуткая абсолютная тишина, рождающая беспокойство и страх. Хотелось вскочить и бежать, бежать без оглядки в эту черную пустоту, бежать пока хватит сил…
Чтобы вырваться из объятий накатывающего безумия Марк пытался разговаривать сам с собой, но вскоре, ему стало казаться, что звуки, рождаемые им, сразу же умирают, а тишина охватывает его, кольцо ее сжимается, объятия становятся все крепче, крепче, крепче… Неодолимый ужас поглотил его, и Марк закричал; кричал захлебываясь, кричал что было сил, надрывая горло и легкие, но не слышал ни звука. Наконец, мозг, не выдержав боя с неведомым, сдался, и Марк потерял сознание.
Когда он пришел в себя, темнота отступила, хотя и не ушла совсем – то тут, то там уродливыми кляксами, переливаясь, и перетекая друг в друга, плавали черные клочья ночного тумана, но откуда-то сверху, издалека, медленно, будто по капле, истекал призрачный голубоватый свет, едва-едва освещая зал.
Это действительно был зал – предчувствие не обмануло его, и хотя сумерки, пришедшие на смену абсолютному мраку, по-прежнему скрывали от глаз подробности, сквозь серую пелену угадывались необъятные потрескавшиеся колонны.
Исполинские столбы, высеченные чьей-то искусной рукой, были украшены витиеватой резьбой, местами уже почти полностью уничтоженной вечно голодным временем. Густым каменным лесом вырастали они из пола и таяли где-то в вышине, словно подпирая небесный свод.
«Так вот, на чем держится небо… - подумал Марк. –Атланты, это - просто глупая детская сказка».
Вместе с ночью растаяла и тишина. Сплетая невесомую ткань звукового занавеса, где-то чуть слышно плескалась вода, будто очень далеко, меж огромных каменных деревьев протекал бойкий, но невидный отсюда ручеек. И на фоне его беззаботного журчания,словно плач гигантской клепсидры[2], отмеряющей чье-то время, по залу разносился перестук падающих капель, усиленный многократным эхом.
Зал простирался, вероятно, довольно далеко, потому, что конца ему не было видно; далекие стены, угадывающиеся на пределе видимости, как и прежде, скрывались в пустоте, убегая куда-то за многие-многие горизонты…
Лишь теперь Марк заметил людей.
Сотни, тысячи, миллионы людей…Словно кто-то, невероятно могущественный, собрал в одно время и в одном месте все человечество.
Люди были повсюду – они лежали вповалку на полу, как разбросанные по полу куклы, и совершенно бездвижно сидели, прислонившись к колоннам, и друг к другу.
Лица их казались мертвыми, из-за неподвижности мускул; серые, выцветшие, словно маски, они несли на себе печать скорби и страданий, как если бы люди были поражены тяжелым недугом. Угасшие глаза выражали одно лишь ожидание…
Долгое время ничего не менялось, мир застыл как снимок, сделанный безумным фотографом. Лишь легкое колыхание клубящейся тьмы где-то наверху, да неуловимый танец редких пылинок в жидких лучах света, оживляли это странное место.
Прошла целая вечность, прежде чем Марк почувствовал, что что-то изменилось. Где-то далеко сзади ему почудилось какое-то движение, и он хотел было обернуться, но члены, скованные неведомой силой, отказывались подчиниться. Тело, только что сильное и гибкое, налилось вдруг свинцовой тяжестью, обратившись холодным изваянием.
Движение, однако, продолжалось, и какое-то время спустя в поле зрения показалась далекая фигура человека. В приподнятой руке, покачивался необычной формы светильник, и огонь, плясавший внутри, порождал причудливые всполохи, прыгающие по залу в неистовом танце.
Девушка, а это была довольно молодая девушка, осторожно пробиралась меж лежащих людей, иногда останавливаясь и склоняясь над ними, подсвечивая себе странным фонарем. Будто искала кого-то.
Время шло. Фигура, вначале столь далекая, была уже совсем рядом, и теперь Марк мог внимательно рассмотреть ее.
Она была молода и красива. Высокая,в светлых в обтяжку джинсах и кожаной куртке с поднятым воротником, она будто сошла с обложи звездного журнала. Длинные светлые волосы спадали широкими свободными волнами, окаймляя узкое миловидное лицо, а яркие четко очерченные губы и прямой тонкий нос – были просто безукоризненны. Большие серые глаза ее светились любовью и жалостью, движения были плавны и неспешны, анереальная совершенно неземная красота приковывала, манила, и немного… пугала.
Люди, около которых она останавливалась, оживали и, протягивая к ней руки, приподнимались, а она, склонившись над ними, что-то тихо шептала, поглаживая маленькой ладошкой.
По мере приближения этой страннойдевушки, Марк чувствовал, как пробуждается к жизни сознание, освобожденное от пут отступающего страха, как охватывает его ощущение невероятной легкости и радостное ожидание чего-то большого и приятного. А она, одаривая людей блаженным покоем, подходила все ближе и ближе, и вот уже только один шаг отделял его от, скованного бездвижьем Марка…
Но раньше, чем сделан был этот шаг, тысячи мыслей вихрем пронеслись у него в голове. Они рождались из ничего, чтобы тут же угаснуть, так и неосознанными. Но когда все они без следа канули в глубинах подсознания, мозг, подготовленный этим яростным штурмом, уже познал истину. И тогда на плечо Марка легла холодная девичья рука…
Смерть!
Смерть явилась за ним!
Сбросив страшную маску безвременья, не скрываясь за личиной отвратной старухи, она пришла к нему в образе прелестной юной девы, и теперь стояла подле, ожидая пока уйдут последние, не принадлежащие ей секунды.
Марк видел, склонившееся над ним лицо. Какой-то миг оно было недвижно, а затем резко отпрянуло назад, что-то неуловимо изменилось в нем, что-то погасло в глазах, и растаяла без следа ее ласковая улыбка.
- Вот и все, Марк… Пора.
Он попытался вскочить, закричать, что это ошибка… Глупая чудовищная ошибка… Что это все просто сон… Но не смог.
Не успел.
Мир стал ослепительно ярким, будто разом в нем вспыхнули миллиарды звезд. Белый, выжигающий последние клочья тьмы, огонь залил все вокруг, поглотив и массивные колонны, и далекие стены, и несчастных людей, все еще ожидающих своего приговора. Растекаясь, расплескиваясь окрест, этот огонь пожирал все, что попадалось ему на пути – краски, тени, звуки, уничтожая все и заполняя собой весь мир. А потом, узкий густой луч черного света ударил откуда-то сверху, выжигая душу и растворяя сознание того, кто еще совсем недавно был Марком».
Он умер тихо. Во сне.
Будто ангелы его прибрали.
И в тот самый момент, когда душа его растаяла в вечности, унесенная смертью, Охотник, преодолев последние сантиметры, с ходу вонзил щупальца-лучи в раскинутое на постели тело. Подстегиваемый нетерпением Мастера, он устремился внутрь жертвы, торопясь смести остатки преград, удерживающих желанные сны…
Преград не было…
Снов тоже.
Охотник свалился в бескрайнюю бесконечную пустоту, где не было ничего…
Медленно кувыркаясь, отчаянно и безуспешно молотя крыльями, он падал в нечто. Нечто, не поддающееся осмыслению, не имеющее ни начала, ни конца, ни дна…
Он падал, поглощенный мертвым сумраком, растворяясь в нем, но умирал слишком медленно, с ужасом понимая, что падение это будет продолжаться всю оставшуюся вечность. И нет,и не будет спасения для него, увязшего в пустоте…
У мертвых нет снов, и по глупой, нелепой и совершенно невероятной случайности, выбрав человека, которому суждено было умереть в этот самый момент, он попал в редчайшую из ловушек, из которой для негоне было выхода.
Где-то глубоко во тьме продолжал свое падение в бесконечную пустоту обреченный Ночной Охотник. И чем глубже тонул он, тем тусклее светились глаза его безумного Мастера, застывшего на своем ложе без движения и надежды.
Последняя видимая искра в глазах Коберта потухла через три недели. Еще через две его высушенный труп запаковали и увезли санитары, но слухи об этом невероятном событии еще долго обсуждались всеми окрестными бабушками, со временем обрастая все новыми и новыми удивительными подробностями.
[1]Фиер – астральный план, где хранятся сны
[2] Клепсидра – водяные часы, ы которых время времени измерялось количеством воды, вытекавшей капля за каплей из малого отверстия, сделанного на дне сосуда.
|
