Глава пятая

Боли не было. Не было страха. Не было холода. Не было вообще ничего, что хоть как-то отличало бы состояние «после» от того, что было «до»…

После смерти Осси чувствовала себя точно также, как и раньше, когда была жива-невредима и практически здорова. Никаких отличий и ничего нового, если не считать только, что нога, которую давеча приложило булыжником на кладбище, больше не болела. Совсем.

Это все.

И ничего больше.

«Да уж… ради этого, конечно, стоило умереть, – подумала Осси. – Я бы и еще раз…»

Ладно, нога не болит, и пусть бы ее… Прошла и прошла, должна же была когда-нибудь пройти. Странно, что не болело горло.

Осси попробовала глотнуть. Получилось.

Попробовала еще раз. Опять получилось.

И не болело.

И это было странно. Она помнила клыки ула, рвущие ее горло и смыкающиеся где-то внутри. Но, ведь не болело…

«Помнила? – Эта мысль ее поразила. – Разве могут мертвые помнить то, что было с ними при жизни?»

Вопрос для начинающего некромансера. А ответ, меж тем, прост, как медяк, или, если по-некромансерски – как берцовая кость. Мертвые не помнят! Если только…

Некромансер Линн, например, помнил. Правда, он был, во-первых, мертвецом разупокоенным, а, во-вторых, при жизни был-таки некромансером. Причем, далеко не последним…

Разупокоенной Осси себя пока не чувствовала.

«Хотя, как они себя чувствуют, разупокоенные?» – Эта вполне идиотская мысль убедила Осси, что мертвец она вполне обычный и совершенно нормальный. Иначе говоря, – обыкновенный.

Некромансером она себя тоже назвать бы не осмелилась.

В последние дни ее жизни, правда, все к тому шло…  И может быть рано или поздно… Когда-нибудь…

Но, как бы то ни было, а клыки она помнила.

И как умерла тоже.

Да и все остальное – Ходу, Мея, улов…  деревню и кладбище… Короче – все. Все, что с ней было, и все, что вокруг случалось. Все это она помнила. В деталях и мельчайших подробностях.

Исследование собственных ощущений больше ничего не давало, и ни к каким новым выводам не вело. Наверное, потому, что вся доступная на этот момент информация была исчерпана. А значит надо было получать новую.

Осси открыла глаза.

«Ну, наконец-то, – голос Ходы язвительности своей не потерял, и это, в общем-то, обнадеживало.– А я все жду – когда, наконец, соблаговолите…»

Судя по массивным, потемневшим от времени балкам потолка и тому куску стены, который попадал в поле зрения, Осси находилась в гостиной Лерда. Причем, в той самой постели, в которой так сладко спала, и из которой ее так грубо выдернули этим утром…

Или не этим?

– Сколько я… – Осси замялась, подыскивая слова. – Сколько меня не было?

«Три дня. Чуть меньше».

– О, как!

Новость не радовала. Три дня без памяти и сознания – это, знаете ли, чересчур… Ладно…

– Как я тут оказалась? – Не сказать, чтобы Осси сильно это волновало, но, все-таки… Интересно.

«Мей тебя притащил».

– Мей, значит… Понятно!

Как он это сделал, думать не хотелось. Если вспомнить как он обошелся с шаманом, то ответ напрашивался сам собой.

– А сам он где?

«Да вот – рядом сидит».

Это была новость. До этого Мей в дом входить отказывался наотрез, и затащить его сюда было невозможно ни коим образом. Ни посулами, ни угрозами. Не шел он сюда, и все!

Осси повернула голову и чуть не вскрикнула. Сдержалась, скорее оттого, что от удивления просто перехватило дыхание, а не потому, что обладала какой-то невероятной выдержкой, и все такое… Обладала, конечно, но…

Мей сидел в двух шагах от кровати, почти на ард возвышаясь над столом. Только… Только это был Мей, и… не Мей. Не такой он был. Не то, чтобы совсем не такой, но отличался сильно.

Во-первых, он не выглядел больше бродячим костяком, внутри которого бултыхалась темно-серая клякса с черными прожилками.

То есть скелет сам, конечно, никуда не делся и был виден, чуть-чуть просвечивая сквозь длинную и очень ухоженную пепельного цвета шерсть, явно призрачного характера. А клякса, так та вообще – с трудом угадывалась, да и то, наверное, потому, что Осси знала куда смотреть и что искать. В общем – красавец-котяра сидел рядом с Осси, позевывая и лениво постегивая себя длинным пушистым хвостом по бокам. Призрачный красавец.

Во-вторых, появлением одной только шерсти дело не ограничилось. У Мея образовались, а правильнее, наверное, сказать – проявились глаза.

Они казались двумя огромными темно-синими сапфирами в глубоких провалах цвета густого янтаря – точно, как на перстне Лерда, – и, будто видели все и насквозь. Во всяком случае, тяжелый пристальный взгляд Мея выдержать было трудно, и Осси отвела глаза первой.

Эта немудреная, в общем-то, победа доставила ему, судя по всему, несказанное удовольствие, потому что всю его важность и спесь разом сдуло, и он в один миг превратился в большого котенка, который, подскочив к кровати, стал старательно и быстро вылизывать лицо девушки своим языком.

Оказывается теперь, помимо всего прочего, он еще и языком обзавелся.

Прикосновения его были сухими и холодными – будто ледяным ветром обдувало. Не сказать, что ощущения были неприятными, но странными до невозможности и невообразимости.

Быстро завершив процедуру приветствия, и выказав таким кошаче-собачим манером свою радость, Мей откатился назад и застыл в прежней позе, с совершенно невозмутимым видом, словно стыдясь проявленной только что нежности.

Чудны дела творились тут в ее отсутствие…

– Что это с ним? – Спросила Осси.

«С ним? А что с ним? – в свою очередь удивилась Хода. – Мей – как Мей. Что с ним может быть?»

– Я про шерсть и глаза… С чего он так изменился?

«Шерсть? Глаза? – Похоже, Хода не очень понимала, о чем речь. – Изменился, говоришь?»

– Ну, да… – Осси начинала потихоньку злиться. Была у Ходы такая мерзкая черта – в какой-нибудь достаточно важный и совершенно неподходящий для этого момент она могла, что называется, включить дурака и строить из себя непроходимую тупицу, просто таки упиваясь Оссиным раздражением. – Ты что сама не видишь, что ли?

«Не вижу, – голос Ходы звучал хмуро. – И ничего с ним не случилось. И не менялся он…»

Она помолчала.

«Это ты…»

– Что я?

Ответом было молчание.

– В смысле? – Осси даже приподнялась. – Что я?

«Ты изменилась, – вздохнула Хода. – Это ты… Ты что – сама не чувствуешь?»

– Сама? – Осси еще раз прислушалась к себе и своим ощущениям. Все, вроде, было в порядке. Чувствовала она себя замечательно – была бодра и весела. И сил – хоть отбавляй. Словом, если, что и было, то только сплошь хорошее и положительное. Даже настроение. Оно, правда, начинало портиться потихоньку …

– Нет. Ничего я не чувствую, – подытожила Осси. – Думала, было, что умерла, но теперь вижу, что нет – все в порядке. Чувствую себя великолепно, силы через край плещут. Так что, давай, уже, не тяни… что случилось?

Хода молчала.

– Ну? Я долго ждать буду? – Осси разозлилась не на шутку. – В чем дело?

 «В чем дело? Вампиром ты стала, вот в чем дело!» – Выпалила Хода.

Теперь замолчала Осси.

Даже, кажется, рот открыла от удивления. Хотя, если подумать, то – чего открывать, и чего удивляться-то? Что-то в таком духе можно было предположить. Даже нужно было… Ведь знала же, что умерла! Просто сейчас так здорово себя чувствовала, что и мысли все эти прогнала, и думать забыла… А оно ведь не ушло никуда. Оно осталось…

«То есть не стала еще, но скоро станешь».

Осси поднялась с кровати.

– Хочу на себя посмотреть.

Хода хмыкнула.

– Что?

«Да, ничего… Посмотри».

Это пока она лежала, ей казалось, что сил – через край. А когда встала и сделала шаг, мир сначала предательски качнулся, а потом зашатался под ногами, будто палуба пьяного корабля в открытом море. В голове от этого зашумело и закрутило, а потом во рту появился солоноватый привкус крови, и это неожиданно отрезвило и привело все в норму. Включая и своевольный мир.

В конце концов, Осси хоть и с трудом, хоть и по стеночке, но все же осилила бескрайне долгий путь в шесть шагов, и добралась до большого зеркала.

Да уж… посмотреть было на что!

– Дрянь! Дрянь! Дрянь! – Осси лупила кулаком по стене, не обращая внимания ни на брызжущую во все стороны кровь из разбитых костяшек, ни на жалящие брызги расколотых камней. Не очень понятно было, кого она имеет в виду: себя, ула или проруху-судьбу, но у нее самой, похоже, на этот счет сомнений никаких не было и останавливаться она не собиралась. – Мразь! Тварь!

«Все! Хватит! – Рявкнула в голове Хода. – Это не поможет! Тебе-то что – на тебе-то все в миг теперь заживает – дом пожалей. Разнесешь ведь».

Но Осси ее даже не слышала и продолжала в исступлении крушить стену.

– Мразь!

Наконец она остановилась и, тяжело дыша, уставилась на израненные пальцы.

– Тварь! – Уже совсем тихо повторила она и всхлипнула.

Внимательно осмотрев руку, она слизнула выступившую кровь. Стало легче. Слизнула еще.

Она продолжала слизывать кровь, с ужасом и интересом наблюдая, как прямо на глазах затягиваются молодой розовой кожицей глубокие рваные раны и мелкие ссадины.

Прошло довольно много времени, прежде чем она успокоилась настолько, что смогла оторваться от этого глубокомысленного созерцания:

– Сколько… – голос Осси сорвался в хриплый сип, и она закашлялась. – Сколько до полнолуния?[1]

«Четыре дня. – Это звучало как приговор, и, видимо, желая его хоть чуточку смягчить, Хода добавила: – Не считая сегодняшнего».

Да, сегодняшний день считать уже не стоило. От него и не осталось уже ничего. Пока Осси разбиралась тут со своими ощущениями, солнце уже закатилось, и наступил вечер. А где вечер – там и ночь…

– Тварь! – Опять повторила Осси и повернулась к зеркалу.

Девушку, которая смотрела на нее с той стороны стекла, она узнавала с трудом. Как давнего знакомого. Как хорошо позабытого родственника, которого не видела много лет, и вот теперь надо было угадать в совершенно чужом человеке родные черты, и уже по ним понять, кто же это перед тобой. Примерно так. С той лишь разницей, что на этот раз в незнакомке надо было узнать себя.

Сделать это было трудно, и многое приходилось принимать просто на веру, потому что изменилось в ней практически все. До самой последней черточки.

Во-первых, бледность. Совсем белым лицо, благодарение Страннику, не стало, но красок на нем поубавилось изрядно. Такие лица были в моде лет этак двести с лишним назад, а вот по нынешним временам выглядела Осси несколько нездоровой. А, учитывая порядком посиневшие губы, так и вовсе можно было решить, что она вознамерилась перенести на ногах лихорадку или еще чего похуже.

Волосы у нее стали светлее и даже, вроде, немного длиннее, чем раньше. И точно, что жиже. Теперь они свисали светлой паклей безо всякого намека на прическу и ухоженность.

Нос стал чуточку тоньше и острее – и, честно говоря, таким он нравился Осси больше. Щеки немного впали, а от этого скулы стали выпирать сильнее, а лицо, как бы, удлинилось и стало уже. Вообще, все черты стали тоньше и изящнее, а красота ее приобрела какой-то новый и более хрупкий оттенок.

Глаза… Глаза – это отдельная песня. Они стали ощутимо больше, причем, вроде даже, изменился их разрез, немного вытянувшись вверх и к вискам. Радужка больше не была белой, а стала бледно-голубой, как небо в очень жаркий день, а сам зрачок, сильно отливающий в желтизну, довольно заметно вытянулся по вертикали, наподобие кошачьего или змеиного. Не так, чтобы совсем, но сильно к этому приближаясь. Все это вкупе, смотрелось весьма неплохо и глаз от новых Оссиных глаз – простите за каламбур – оторвать было трудно и почти невозможно. Даже ей самой пришлось сделать довольно значительное усилие, чтобы порвать чары, истекавшие из их отражения.

В целом выглядело все вполне сносно, хотя и сильно непривычно. Жить с этим, во всяком случае, было можно.

Да… Горло… Никаких шрамов, ран и, вообще, ничего подобного и хоть отдаленно похожего, на нем не было. От укуса не осталось ни следа, ни, даже, воспоминания. И это было неплохо!

Всю эту несколько изможденную и чуть попахивающую смертью красоту немного портили три вещи.

Во-первых, из уголка прокушенной губы – вот откуда появился тот солоноватый привкус – стекала тоненькая струйка крови. В принципе, это было не страшно, потому, что она уже подсыхала, да и вообще, ее можно было вытереть. Что Осси и сделала, не раздумывая использовав для этой цели мягкое белоснежное полотенце.

«Интересно, а кто ему их тут так выбеливал?» – Мелькнула в голове шальная мысль, которая, правда, тут же растаяла в водовороте новых впечатлений.

Второе, что несколько, на Оссин вкус, портило ее новый облик, так это то, что верхние ее клыки заметно удлинились. Настолько, что теперь даже высовывались из-под губы. Пока, правда, не очень намного, но понятно было, что это только начало.

Леди Кай довольно долго рассматривала свои новые зубки, гримасничая, наклоняя и поворачивая голову  и так, и эдак, но коль скоро поделать с этим ничего было нельзя, в конце концов плюнула и махнула на них рукой…

Третья неприятность заключалась в том, что отражение ее было, как бы это сказать… слегка прозрачно. Не то, чтобы совсем, и не очень сильно, но, во всяком случае,  контуры предметов сквозь него видны были.

И это было плохо.

Потому как раз процесс уже пошел, то теперь остановить его уже ничто не могло, а это значит, что уже очень скоро леди Кай своего отражения лишиться, и зеркала перестанут ее отражать. Несколько дней назад в одном из подземных коридоров об этом можно было только мечтать[2], но сейчас это казалось больше минусом, чем плюсом. Тем не менее, хотелось ей этого или нет, – такова была данность. Во всяком случае, пока.

Было в зеркале и еще кое-что. И оно Осси не нравилось.

Внимательно осмотрев сначала свое отражение, затем себя, а потом, повернувшись, и всю комнату, она спросила:

– Хода, а ты где?

«Где всегда – на руке, – голос Стража звучал настороженно. – А ты что, меня не видишь?»

Осси еще раз посмотрела на левую руку, хотя сделала это скорее машинально, чем осознано, ибо только что Ходы там не было, и девушка была в этом абсолютно и на все сто, уверена. Не было ее там и сейчас.

Осси снова повернулась к зеркалу, но и у отражения на руке тоже не было ничего, хоть отдаленно напоминающее золотистую или какую-нибудь другую, змейку.

Зато там было другое.

Над правым плечом ее отражения весело и задорно пульсировал небольшой сгусток света, и природа его была не очень понятна. Во всяком случае, на светляка он не походил вовсе – те обычно горели ровно, да и размером были раза в два поболее. Этот же ровно и одинаково гореть не желал, да и вообще, чем больше Осси на него смотрела, тем более уверялась во мнении, что видит перед собой крошечную, но очень яркую искру, которая пульсирует в такт неизвестно чему. Небольшой багровый ореол, который ее окружал, был не более чем иллюзией и реакцией глаза на слишком яркий раздражитель.

«Ну, – не выдержала Хода. – Видишь ты что-нибудь или нет?»

– Что-нибудь… – буркнула Осси, хмуро глядя, как искра расцвела в неистовом танце пульсаций. – Должна сказать, что ты тоже несколько изменилась!

«Клыки что ли выросли? – Усмехнулась Хода. – Я тебе уже, кажется, объяснила, что ничего вокруг не менялось, все осталось точно таким, как и было. Изменилась только ты, и поэтому мир ты теперь воспринимаешь иначе, и не так как раньше».

– Ну почему же… – возразила Осси. – Стол, стул, кровать, например – выглядят так же…

«Стул и кровать – предметы, безусловно, важные и в хозяйстве нужные, но никакой ауры в себе они не несут. Ни одушевленной, ни магической, ни, даже, остаточной. А вот, Мей, например, который магией, можно сказать, порожден, или, по крайней мере, возвращен к жизни, ею пропитан насквозь. Вот именно поэтому, голуба моя, ты теперь его видишь несколько иначе. Потому как смотришь на него не так как раньше – обычным зрением, а больше воспринимаешь его теперь зрением магическим. Понятно?»

– Понятно, – вздохнула Осси.

«То же и со мной, – продолжила Хода. – И вообще со всем, что несет на себе хоть какую-нибудь печать магии, или хотя бы ее след. Думаю, что ты и саму магию теперь сможешь видеть. Может не всю, но хотя бы часть – наверняка».

– Да? – Эта мысль Осси понравилась. – Ну-ка, поставь щит – поглядим.

В тот же миг воздух вокруг нее забурлил, и она оказалась внутри плотного кокона из мелких и почти прозрачных желтоватых пузырьков. Хода же при этом, – а теперь уже не было и тени сомнений, что багровая искра это – ее верный Страж, – потемнела до почти черного цвета, продолжая все также неравномерно пульсировать, протянув к щиту длинные и тонкие, как волоски, отростки.

На этом натурные испытания можно было бы считать законченными, но Осси потребовала от Ходы проделать еще пару фокусов, потом еще, а затем, продолжила эксперименты сама.

Так или иначе, но она действительно видела все проявления магии, и хотя выводы еще было делать рано, и по цвету и виду Осси еще ничего распознать не могла, возможности это, тем не менее, сулило интересные. Во всяком случае – полезные.

Наконец, долгое стояние на ногах и новые, хотя и не самые приятные впечатления, вкупе с  магическими упражнениями сделали свое дело, и силы у леди Кай кончились. Только и хватило их до кровати доползти.

Глаза слипались, и, в то же время, жутко хотелось есть, что, впрочем, и не удивительно, учитывая как давно Осси делала это в последний раз. А теперь, вот, накатило и сейчас, казалось, – кабана готова была съесть. Причем, одна и целиком.

Впрочем, как выяснилось, здесь таился еще один подвох и еще одна неприятность – будто их за сегодняшний день мало было. При одном только виде недоеденной и оставшейся с прошлого раза птицы, – которая, к слову, нисколько не попортилась, а только чуток пообветрилась – Осси вывернуло безо всяких прелюдий и разминочных позывов. Мысль о печенье, закопанном где-то в недрах рюкзака, вызвала ровно такую же реакцию, и, причем, что характерно, ничуть не меньшей силы. Больше из еды ничего не было, да, наверное, оно и хорошо, потому что третьего приступа Осси бы уже не перенесла.

По всему выходило, что изменения в организме зашли уже куда-то слишком далеко, и нормальная человеческая пища была для леди Кай заказана. Переходить же на ненормальную и нечеловеческую ей пока что-то не очень хотелось. Одна только мысль об этом вызвала к жизни волну дрожи. Впрочем, может, это была дрожь возбуждения…

Но как бы то ни было, а ложиться пришлось голодной.

Хода при этом пробормотала, что-то не очень членораздельное, и не было понятно, одобряет ли она такое воздержание, или же, напротив – с негодованием осуждает, но Осси было уже все равно. Просто умирала, как спать хотелось.

Мей, при виде девушки уютно устроившейся на большой кровати, понял, видимо, что на сегодня все развлечения исчерпаны и больше ничего интересного не будет, и, сделав небольшой круг по комнате, улегся на пороге. Причем, сделал он это весьма своеобразно – просто разом подломив все свои лапы, отчего рухнул на дощатый пол с жутким грохотом, после чего поерзал немного и свернулся клубочком. Если конечно можно назвать клубочком лежащую возле двери тушу, которая размерами своими вполне может соперничать с креслом, или, скажем, со столом. И все же выглядело это все очень мирно и мило…

Только Осси вдруг почему-то подумалось, что раньше Мей оберегал ее покой и сон, лежа на крыльце, а теперь, вроде как, выходило, что, оставшись здесь – в доме, – он охраняет большой внешний мир от нее самой. Мысль эта необычная удовольствия ей особого не доставила, но потом почему-то развеселила. С улыбкой на лице она и уснула.

Но долго поспать ей не дали.

Казалось, только глаза закрыла, и только начала проваливаться в мир безмятежных грез, столь далеких от хмурой действительности, как волна колючего холода выдернула Осси обратно в реальный мир.

Вторая волна, последовавшая сразу за первой и буквально выморозившая толстенное одеяло вместе с ней, более чем красноречиво свидетельствовала о том, что в этом мире случайностей нет, и первый удар холодом – тоже не исключение.

«У нас гости», – Хода висела над кроватью, и теперь светилась почему-то не багровым, а темно-фиолетовым цветом.

Что означает эта смена палитры, Осси не знала, но и времени на то, чтобы в этом разбираться уже не было – во входную дверь кто-то скребся. Не очень навязчиво, почти робко, но все настойчивее, и по всему видно было, что не отстанет и не уйдет.

Осси тихо соскользнула с постели и потянулась за клинком. Мей уже был на ногах – стоял клыками к двери, пригнувшись и изготовившись к прыжку. При этом пепельная призрачная шерсть его стояла дыбом и слегка дымилась, растворяясь в воздухе.

Замыкая ряды обороны, Хода мгновенно переместилась и застыла непосредственно над входом, протянув вниз узкий зеленый луч света, который, наверняка, и Осси готова была побиться об заклад, обычным зрением виден не был. Что сие означает и чем такой подарочек незваному гостю может грозить, Осси не знала, но раз Хода так решила, то верно зачем-то оно надо было.

Царапанье в дверь не прекращалось и уже начало переходить в робкий стук, перемежающийся с весьма шумным сопением.

На цыпочках, и моля Странника, чтобы старые высохшие доски пола не скрипнули и не выдали ее движения раньше времени, Осси направилась к двери. То ли молитвы ее были услышаны и на этот раз благосклонно приняты, то ли – доски были еще крепкими, и оставался в них еще запас прочности, но добраться до двери ей удалось совершенно беззвучно. А, подойдя к ней, Осси даже дышать перестала.

Старания ее никакого, впрочем, результата не дали и успеха, казалось, не принесли – царапанье и сопение за дверью сразу же стихли. Кто бы там ни был, но присутствие ее он почуял, а значит, был готов ко всему, и таиться дальше смысла не было.

Вздохнув, Осси отодвинула засов, толкнула дверь вперед и тут же отступила на шаг, выставив перед собой меч.

Кого угодно была готова в этот момент увидеть леди Кай на своем крыльце…

Никого, собственно, не ждали и не звали, а сейчас так и вовсе видеть никого не хотели, но раз уж принесло кого-то, то это, действительно, мог быть кто угодно. И не обязательно, что к ней – просто случайный путник мог на огонек завернуть… Хотя, конечно, так сильно в жизни никому не везет, а уж у леди Кай с везением в последнее время вообще что-то не очень складывалось. И все же, действительно, кого угодно могла занести нелегкая, но о таком госте интесса даже думать – не думала, и в бессознательном бреду себе не пожелала бы.

На верхней ступени, привалившись плечом к косяку и зажимая рукой глубокую рану в правом боку, полулежал вурлок.

Ступени и тропинка перед домом были вымазаны в крови. По всему, последние несколько ардов ему пришлось преодолевать уже ползком. В одном месте крови этой набралось на приличных размеров лужу – не иначе, там он в беспамятстве упал, но потом, собравшись-таки с силами, сумел доползти до двери.

При виде крови, а больше – от ее бьющего по ноздрям и кружащего голову запаха, Осси чуть было не грохнулась наземь прямо тут же – рядом с тем, кого еще недавно ненавидела люто и держала за тварь, если не последнюю, то, по-любому, права на жизнь не имеющую. За другой косяк рукой уцепилась и только так на ногах удержалась.

Время шло, а они молча смотрели друг на друга – два бывших непримиримых врага, сведенных в одном месте в не самое доброе время прихотью забавницы-судьбы. Одна сверху – усталым и затуманенным от нестерпимого голода взглядом, другой – снизу, глазами, мутнеющими от жгучей боли и растущего холода внутри.

Первым в себя пришел вурлок. Видимо чувствуя, что не долго ему осталось, он прохрипел что-то неразборчивое, роняя из губастой пасти хлопья кровавой пены. Понять его было невозможно.

Проделанные усилия, видимо, выпили остатки его сил до дна – он прикрыл глаза и откинул голову, с грохотом стукнувшись о косяк.

– Помер, что ли? – Осси нагнулась пониже, почти к самой его морде, чтобы услышать – дышит, или все уже…

Дышал. И, словно почувствовав ее лицо рядом, открыл глаза.

– Ос–с–сси, – выдохнул он. – Ш–шш–аре…

На большее его не хватило. Пена розовой шапкой пузырилась на посиневших губах, а глаза становились матовыми и тусклыми.

Осси почувствовала, что в руку ей суют какой-то предмет, теплый и влажный от крови. Опустила глаза – в руке был зажат небольшой тубус с болтающейся на серой ленте печатью. Письмо. От кого – понятно, раз посланец с клыками. И, наверное, важное, раз жизни его стоило.

Интесса перевела взгляд на вурлока – он улыбался. Чуть-чуть ртом, а больше – глазами.

– Ц–цсс–ерковники. Торопис–сс.

– Спасибо, – вполне серьезно и искренне сказала девушка.

В ответ он криво усмехнулся, а потом неожиданно прижал свою измазанную в крови руку ко рту девушки.

– Еш–шшь.

Вкус горячей живой крови на губах захлестнул Осси с головой, и дальше она ничего не помнила.

Бурлящая сладкая кровь разливалась внутри жидким пламенем, заполняя  ее всю доверху и вытесняя все лишнее и ненужное. Усталость, отчаяние, слабость – все это было безжалостно выплеснуто наружу, чтобы освободить место для живительной влаги. Больше, больше, больше… Осси чувствовала, что срывается в бездну, и… это ей нравилось.

А потом падение прекратилось – у нее будто выросли крылья, и она воспарила. Над жизнью и смертью. Над суетой и печалью. Над домом и холмами. Бурлящий огонь продолжал разливаться по телу, а она, оставаясь на крыльце своего дома, уже парила в подвластной только птицам вышине и видела под собой весь мир…Узкую ленту реки, руины церкви, Каменный ключ, и холмы, холмы, холмы… простирающиеся до самого дальнего горизонта, где неприступной стеной вздымались высокие – до самого неба горы.

Она жадно, захлебываясь пила, кровь умирающего вурлока и не могла найти в себе сил оторваться…

А глаза все скользили по серым в рассветной дымке холмам, но кто-то навязчивый и нудный все звал и звал ее, не пуская дальше, и она вязла в этом зове, как муха в густеющей крови, и, наконец, не в силах больше противиться ему, уступила и повернула назад.

И снова замелькали внизу холмы, но уже в обратном порядке. Снова мелькнула внизу деревня, разрушенная церковь и вот уже виден был дом на холме и крошечная фигурка на его крыльце, припавшая к распластанному на ступенях источнику жизни.

Но за миг до того как воссоединиться со своим телом, Осси увидела внизу три маленьких тени в серых балахонах, затаившиеся меж камней, в сотне шагов от вросшего в вершину холма дома.

– Они здесь, – выдохнула Осси, утирая рукавом стекающую по подбородку кровь. – Они здесь.

Она стояла над телом распростертого на земле вурлока и смотрела, как покидает его тело жизнь. Она видела это. Видела, как отделяется от тела легкая, почти совсем прозрачная кисея души и тихо тает в утреннем воздухе, а само тело от этого тускнеет, будто вместе с кровью она выпила из него все краски.

Вурлок умер. Умер, не сводя с нее своих огромных – с ладонь – серых глаз и не переставая улыбаться. Он умер, но она была жива.

Благодаря ему.

– Они здесь, – повторила Осси, заставив себя оторваться от созерцания трупа у себя под ногами.

«Кто?» – Только и спросила Хода, благоразумно не касаясь и не комментируя то, чему только что была свидетелем, и за это Осси была ей очень благодарна.

– Церковники...