В углу снова застонал Иффа.

Осси поднялась и двинулась туда, где на куче в беспорядке сваленных мешков лежало тело ее нового знакомого, еще вчера такого жизнерадостного, невозмутимого и полного планов на будущее.

Вот оно и наступило – это самое будущее. Только что-то ничего сильно хорошего оно для него не принесло, и похоже, что большей части его планов сбыться было не суждено. Не в этот, по крайней мере, раз.

Иффа был плох. По виду – так вообще не жилец. Правда, рана его страшная на груди почти совсем затянулась благодаря стараниям целителя, которого леди Кай ради такого случая не раздумывая мобилизовала на помощь не то уже умершему, не то умирающему, но это было пока все, чего удалось добиться. Кожа торговца мертвечиной была такой же серой,  как у доброй половины его товара, щеки ввалившимися, а глаза так и остались полуприкрытыми и пустыми до отчаяния. Хорошо хоть не трясся он больше в припадках, зато губы его стали сухими и будто даже потрескались.

Торговец опять застонал. Тихо-тихо, и очень жалостливо. Осси открыла флягу с тоником и, смочив заготовленную тряпицу, промокнула живительной влагой губы. Потом еще и еще.

«Надо с ним что-то делать, – подала голос Хода. – Две души в одном теле… Плохо это…»

Осси кивнула:

– Да уж… нехорошо… Делать… А что тут сделаешь? – Осси задумалась – для изгнания непрошенного и незваного гостя нужен был ванг-ламар – пустой сосуд, вот только где его тут искать и сколько это времени займет…

Сосудом этим должен был стать мертвец. Причем не абы какой, а только что преставившийся и испустивший дух. Тогда после не очень сложного, а, говоря откровенно – просто элементарного ритуала, блудная душа переселялась в еще теплое, но уже бесхозное тело, а дальше… На ваше усмотрение, как говорится…

Жаль только свежих мертвецов в обозримом пространстве, что-то не наблюдалось. Всегда, вот так… когда нужно – так нету…

Впитав немного спасительной влаги, Иффа то ли успокоился, то ли мягко соскользнул в беспамятство, но стонать, во всяком случае, перестал и затих. То ли жив, то ли нет – поди разбери. Отодрав от груди страдальца прилипшего к ней целителя, леди Кай встряхнула его несколько раз, глянула на просвет, и, убедившись, что еще немного силы в нем осталось, вернула обратно. Целитель распластался на ране, скрыв ее под собой полностью, после чего, выпустив два бледных немощных отростка, прилепился к вискам торговца. Чуял, значит, что не все там ладно… Жаль, только помочь ничем не мог. Не в его, как говорится, компетенции…

Короче, нужен был мертвец. Здесь и сейчас. Немедленно. Иначе, на Иффе можно было ставить жирный крест, а замечательные оранжевые порты на лямках передавать наследникам. Искать их леди Кай, впрочем, совсем не хотелось, и уже только поэтому за жизнь страдальца следовало побороться…

Тишина тем обычно и дорога, что ее никогда не бывает много. Не было ее много и на этот раз. Не успел затихнуть в забытье Иффа, как…

– Что это? Ты слышишь? – Осси подняла голову.

«Да нет, вроде… А что?»

Осси продолжала прислушиваться. Даже дышать перестала. Только сердце глухо колотилось в груди, барабаном отдаваясь в ушах.

Звук повторился.

– Вот, слышишь?

«Теперь слышу, – подтвердила Хода. – Вроде… Вроде плачет кто-то…»

– Плачет? Что за… – Осси сорвалась с места, и через миг ее сапоги уже грохотали по лестнице.

Вернулась она быстро. Очень быстро. И лица на ней не было.

То есть, оно, конечно, было, но белое как мел. Как давеча луна над площадью оно бледное было. Даже еще бледнее… А глаза – больше чем у ларонны и полны расплескавшегося в них ужаса.

В руках она держала кулек. Извивающийся и орущий. На крик, захлебываясь и не переставая.

– Вот, – Осси продемонстрировала сверток Ходе. – Ребенок… В родительской постели был. В одеялах…

«Мальчик? – Поинтересовалась Хода.

– Не знаю, – пожала плечами Осси. – Не смотрела. Да какая разница – мальчик, девочка… Там кровь. Все в крови. Одеяло, подушки… На полу… В другой комнате тоже… Кровь. Всюду кровь… – Голос ее срывался на крик, а губы дрожали. – Это… Это что же? Это я?

Хода шумно засопела, как делала всегда, когда вопрос ей не нравился, и отвечать на него ей не хотелось. Иногда и не отвечала. Но не на этот раз.

«Ну, как бы это помягче сказать… Ты. Но, в то же время, – не ты»…

Дорога к мельнице была недолгой. Два поворота, подъем и вот они уже стояли на лысой и плоской как стол вершине скалы, а перед ними за невысокой оградой из длинных и толстых жердей раскинулось мельничье хозяйство. Богатое и обширное.

На широком чисто выметенном дворе помимо самой мельницы с лениво ползущим и раза в три превышающим приземистую постройку колесом, и добротного, сложенного из аккуратных – одно к одному – бревен, дома, расположилось еще с полдюжины больших и малых строений, служивших местным обитателям и хлевом, и амбаром, и бог его знает, чем еще. В общем, спрятаться тут было – раз плюнуть, а значит, что выбор Осси сделала верный и пришла, соответственно, тоже куда надо.

Впрочем, нарадоваться на себя Осси не успела. И восхититься своей проницательностью и смекалкой тоже, потому как судьба, решив видимо, что подопечная ее передохнула уже достаточно, а расслабилась – так и вообще сверх всякой меры, спокойный и размеренный ритм жизни сломала просто на раз, и события дальше развивались быстро, непредсказуемо и совершенно неуправляемо.

Причем, началось все довольно невинно и вообще – безобидно. Если только можно назвать невинной и безобидной лохматую оскаленную морду здоровенного пса, показавшуюся из будки в которой, не особо стесняя друг друга, вполне могли бы разместиться пара-тройка гвардейцев его величества.

Тактические установки этой зверюги были просты и незатейливы как сахарная кость, которую, правда, еще предстояло заработать, а потому мгновенно оценив оперативную обстановку и классифицировав ее как подлое и вероломное вторжение, пес прямо с места – из той самой будки – рванул в наступление. И ладно бы наступал он тихо, в том смысле, что – беззвучно. Так нет же – чудовищных размеров волкодав летел прямо на Осси, оглашая всю округу громоподобным лаем, поднявшим птиц с окрестных деревьев и здорово разозлившим Мея. А может, он просто собак не любил… По старой, как говорится, памяти.

Как бы то ни было, но непримиримые уже по одному своему рождению враги столкнулись в центре двора, причем схватка их была недолгой – скоротечной, как лучший миг бренной жизни, вспомнившийся перед смертью. И ею же она и закончилась. Неравные изначально были силы, но глупая кудлатая псина этого не знала, и понять вовремя не смогла. А когда поняла, то было для нее уже слишком поздно…

Мей стоял над поверженным противником в своей излюбленной позе – то есть, прямо над ним, слегка склонив голову на бок, и скалился уже просто так – не по злобе, а от удовольствия и предвкушения. Примеривался, в общем, к новой голове. А из прокушенного горла волкодава прямо в песок, обильно питая сухую землю и превращая ее в бурую жижу, стекала яркая алая кровь.

Легкий проказный ветерок, сорвавшийся с гор, подхватил терпкий запах истекающей жизни и мягкой своей ладошкой мазнул прямо по лицу стоящей поодаль девушки. Этого нежного почти незаметного движения было достаточно, чтобы сорвать в мозгу молодой вампирши все с таким трудом воздвигнутые пределы и границы и одним легким взмахом невидимого крыла превратить ее в зверя много более опасного, чем те два, которые только что делили жизнь и смерть посреди пустого двора. Интесса леди Осси Кай перестала существовать, уступив свое тело, душу и разум молодой и безумно – до самого запредельного отчаяния – голодной вампирше. И началось… И закрутилось… Полыхнуло внутри опаляющей разум радугой, замешанной на крови, и понеслось…

Картинки воспоминаний нахлынули, накрыли и закружились, словно в бешено вращающемся калейдоскопе все помнящем и ничего не забывшем. Даже то, что забыть бы хотелось…

Вот Осси шутя и играючи, перемахивает через невысокую изгородь и мчится к разваленному на песке псу. Еще в прыжке отталкивает ничего не понимающего Мея – да так, что он бедолага отлетает на несколько шагов в сторону, а сама она уже, прильнув к разодранному горлу, жадно глотает горячую, полную жизни кровь. Пьет ее, не отрываясь, что называется – залпом, давясь и захлебываясь, но все никак не может утолить горящий в ней огонь голода, а лишь пьянеет, как иной бродяга после чашки дешевой браги, срываясь в липкие объятья безумия, затмившего собой все и заслонившего целый мир.

Вот широко распахивается дверь, и на пороге дома появляется невысокий рыжеватый мужичок с топором. На хозяина он никак не тянет – слишком молод, тщедушен и глуп, так что, скорее всего, –  сынок-переросток или ублажающий мельничью дочку зятек.

Разбуженный лаем и шумом, еще мутный со сна он стоит в одних серых подштанниках, перехватив топор за обух, и смотрит, смотрит на Осси, всю грязную и перепачканную в крови, медленно поднимающуюся над трупом собаки. Она поворачивается к нему, стряхивая тянущуюся с уголка губ тягучую, липкую струйку крови, и делает шаг в его сторону, а он хлопает своими пустыми глазами, и, все одно, ничего не понимает.

– Нитка, Нитка, – зовет он, но, так и не сообразив, что Нитка его уже находится там, куда не докричаться и не дозваться, сам падает с порванным горлом, так и не успев перехватить бесполезный тяжелый топор.

Длинными острыми, почти, что вурлочьими когтями Осси вспарывает слабую и беззащитную плоть, добираясь до сердца, а затем, прокусив его, пьет прямо из источника. Вот оно – истинное наслаждение!

Человечья кровь бурлит и пенится как самое дорогое вино, которое хочется пить еще и еще и снова, и за этим самым «снова» она бросается в дом, отшвырнув в сторону почти до самого донышка опустошенный сосуд в серых подштанниках и с все еще зажатым в руке топором.

Дом встречает ее тишиной. Предутренней и мирной. Но она лжива, обманчива и не может скрыть то, что Осси чует всем своим нутром и чем-то… чем-то новым, что ведет ее, тащит за собой, безошибочно отыскивая дорогу в темноте незнакомого дома.

Старик – вот он хозяин! – он уже много пожил и кровь его стара и крепка, как забродившая ляра , которую упустил нерадивый хозяин. Не очень-то вкусно и, наверное, не очень полезно, но после стольких дней воздержания и с голодухи – сойдет и это…

Еще комната, и еще юнец – то ли сын, то ли внук – поди тут это мельничье отродье разбери, – но как бы то ни было, а кровь его сильна, вкусна и пахнет солнцем. А главное – Осси почти насытилась и теперь ей нужен только десерт. Легкий, как пенное облако в утренней чашке, горячий, как ворованный поцелуй и терпкий, как дамское вино, что пьют из высоких широко распахнутых кверху рюмок. И что самое приятное, она чувствует – десерт этот где-то здесь. Совсем рядом.

Найти его не составляет труда, а поиски почти не занимают времени, потому что Осси точно знает, где его прячут, и идет по дому уверенно, не таясь и никого не опасаясь. Да и некого тут опасаться – почти все обитатели этого дома уже мертвы и выпиты досуха, а потому безобидны, как осенняя трава, и вреда причинить не могут никому. А уж ей и подавно.

Десерт ждет ее на втором этаже, и Осси не спеша, оттягивая удовольствие и наслаждаясь, – просто-таки упиваясь каждым мигом ожидания, – поднимается по широкой аккуратной лестнице, огороженной резными перильцами. Красиво живут в этих краях мельники…

То есть жили…

От этой мысли ей становится почему-то очень смешно, и, будучи не в силах сдержать в себе накатившее веселье, она продолжает подниматься, глупо хихикая себе под нос:

– Жили… Жили себе – жили, красиво так… и вот на тебе… Дожили…

На этих словах смех разбирает ее до такой степени, что молодая вампирша уже не может найти в себе сил сделать еще хотя бы шаг, и останавливается, опершись на перила и согнувшись от неуемного хохота.

Наконец, поборов накрывший ее припадок смешливости и утерев выступившие слезы, она продолжает свой путь. Шатает ее как пьяную, в глазах плывет и жутко хочется спать. В какой-то момент она даже решает, что бес с ним – с десертом, – не стоит он таких мук, и чуть было не поворачивает назад, но воля и привычка доводить все до конца побеждают, и, поборов, внезапно накатившую сонливость и лень, она таки бредет к заветной двери.

– Все. Еще немного и спать. Спать, спать… – Она повторяет это как заклинание, но мысль о том, что между ней сейчашней – такой усталой, измученной и несчастной и желанным, но совершенно недостижимым сном находится досадная помеха, неожиданно приводит ее в ярость. Позабыв обо всем, она в бешенстве вышибает ногой массивную дубовую дверь, которую, находясь в другом состоянии и в другом обличии, и открыла бы с трудом.

Комната была большой и просторной. И по всему, именно тут еще совсем недавно почивал давешний герой в подштанниках. Во всяком случае, половина широкого супружеского ложа сейчас пустовала, а смятая подушка все еще хранила отпечаток его головы. На другой половине высокой двойной кровати, раскинувшись во все стороны и широко разбросав темные, отливающие бронзой волосы, спала молодая женщина. То есть, после того как леди Кай в припадке звериной злобы вынесла входную дверь, раскрошив ее в щепы, девице, конечно, было уже не до сна, но это ничего не меняло. Ни для нее, ни для Осси.

Закончилось все быстро. Бросок, удар и горло наполнилось мягкой, еще сонной, но все равно освежающей, как запах утренней росы, кровью.

Есть уже не хотелось, да и, честно говоря, не моглось, а потому Осси сделав пару небольших глотков, без сожаления отбросила почти полный сосуд, овладеть которым было, скорее, делом принципа, нежели необходимостью. Она была сыта и довольна жизнью. Все о чем теперь она мечтала, так это – о сне. О кратком забвении, которое унесет ее далеко-далеко, позволив оставить в стороне все проблемы и тревоги, и сотрет напрочь боль и горечь последних дней. Но… Но сначала надо было убраться. Хотя гостей и не ждали, но трупы во дворе оставлять не хотелось. Мало ли, как говорится…

Осси не могла никому – даже себе – объяснить, откуда взялась у нее в голове такая странная и, в общем-то, прямо скажем – не очень уместная фантазия, но спорить сама с собой она не стала. А потому, кликнув Мея, принялась наводить порядок.

Вместе они стащили трупы в подвал, на дверь которого она навесила старый, немного пожеванный ржавчиной, но все же очень внушительный замок, затем затерла, как могла две уже подсыхающие лужи крови, и, опять-таки, прибегнув к помощи Мея, заволокла на чердак так и не пришедшего в себя Иффу.

Уложив торговца на кучу мешков в углу, Осси разодрала на нем рубаху и внимательно осмотрела рану.

Рана была плохая, мерзкая, но не смертельная. А это означило, что жить он будет, если только… Если только Осси удастся избавить его от второй души, поспешившей занять его тело раньше чем оно сделалось бесхозным. Поторопилась она. Не угадала, не учла, что леди Кай два щупальца подрубит прямо влет, и тело в которое она уже вселялась, так и останется живым... Бывает же невезуха, вот и у нее случилась. Впрочем, Иффе тоже не сильно повезло…

Сделать больше леди Кай пока ничего не могла, а потому, оставив Иффу на попечение целителя, который должен был озаботиться восстановлением бренной плоти, она отправилась спать, резонно рассудив, что о чем – о чем, а о душе подумать никогда не поздно. Тем более – о чужой. Всему, как говорится, – свое время…

«Да положи ты его уже», – раздраженно буркнула Хода.

– Что?

«Ребенка, говорю, положи куда-нибудь. Уронишь еще».

Осси закрутила головой по сторонам в поисках подходящего места, но ничего, как на грех, не попадалось. Коморка под крышей была не слишком велика, зато захламлена была сверх всякой меры. Видно, такова уж участь всех без исключения чердаков.

Не найдя ничего лучшего, Осси подошла к мешкам, на которых скрючился в забытье Иффа, и аккуратно положила сверток рядом.
Но едва только убрала руки, как ребенок заголосил с новой силой, причем так, что казалось – еще немного и барабанные перепонки лопнут от этого ора, будто мыльные пузыри.

– Чего он орет? – Нахмурилась Осси. – Мне что – его теперь все время на руках таскать?

«Может, есть хочет?» – предположила Хода.

– Есть? – Похоже, что такое простое объяснение в голову леди Кай не приходило. – Пожалуй… И чем его прикажете кормить?

«В смысле – после того, как ты его мамашу того…» – не удержалась Хода.

– Убью! – Глаза интессы сверкнули так, что можно было не сомневаться – убьет и не поморщится. – В пыль сотру, если еще хоть слово…

«Ладно. Не закипай, – буркнула Хода. – Я так… по привычке… Я же знаю, что это не ты, а то, что в тебе… Короче, ты не виновата».

– Виновата, – буркнула Осси. – Только не надо мне все время этим тыкать.

«Не буду, – Хода уже пожалела, что не удержалась от язвительности. Действительно, гнобить Осси за то, что она сделала, не будучи в силах противиться звериному инстинкту, было, по меньшей мере, нечестно и несправедливо. Не в ее это было силах – и посильнее люди ломались… – Не буду, прости».

– Ладно, проехали… С ним что делать? – Осси кивнула на малыша, который просто зашелся в душераздирающем крике и от натуги аж бордовым стал.

«Ну, чем кормить пока не знаю – искать надо, а пока возьми тряпицу какую-нибудь чистую, сыпани туда муки немного, сверни и дай ему… На какое-то время занят будет, а там что-нибудь придумаем».

– Откуда…

«Откуда знаю? – Усмехнулась Хода. – А ты как думаешь? Книжки читать надо. Хотя бы с картинками. Очень, знаешь ли, развивает».

Самопальную соску Осси смастырила быстро. Великовата немного получилась, но зато почти как на картинке, которую леди Кай никогда не видела. Малыш, во всяком случае, остался доволен, – тут же затих и принялся самозабвенно этот кулек с мукой обсасывать. Идиллия, которая только что казалась недостижимой в принципе, неожиданно наступила, примирив на время всех – и правых, и виноватых, и тех, кто ни сном, ни духом…

Леди Кай стояла и в задумчивости переводила взгляд с Иффы на малыша и обратно, пытаясь сообразить, что же ей теперь с ними двумя делать и за что, собственно, хвататься. Будто своих проблем ей мало было…

Понаблюдав за всем этим со стороны, Хода не выдержала, отлепилась от стены и медленно подплыла к тому месту, где лежали Иффа и последний оставшийся в живых обитатель этого дома.

«Слушай, а хорошо лежат ведь…»

Осси подняла глаза на перламутровую звезду, зависшую прямо перед ней.

– Ты о чем?

«Да я, вот, думаю… Тебе ж пустой сосуд, вроде как, нужен был?.. Так может, вот он – сосуд? И одной морокой меньше…»

– С ума сошла? – Осси даже рукой прикрыла малыша, который сосредоточенно единственным своим зубом вгрызался в выданную ему соску, смачно при этом причмокивая. – Совсем спятила? Хватит нам уже…

«Ладно, ладно, – Хода быстро пошла на попятную. – Это я так… В порядке бреда…»

– Вот именно, что бреда…

Договорить Осси не успела, потому что ее перебили. Грубо, по-деревенски и самым хамским образом.

Впрочем, человек, который орал во дворе, про то, что он весьма невежливо перебивает графиню, интессу, да еще и вампиршу не знал, как говорится, и ведать – не ведал. А если б знал, то не орал бы, наверное, а тихо-тихо, бочком-бочком и на выход – отсюда и от греха подальше. А так – продолжал себе надрываться и оглашать округу своим ревом, явно вознамерившись переорать водопад, шум которого висел в воздухе слегка колышущимся на ветру шумовым занавесом.

– Шор! Шор, пес тебя задери! Да где вы там все?.. Шор! Оглох что ли? Или помер уже, старый дурак? – Знал бы орущий насколько он близок к истине, наверное, не так бы орал…

«Помер, помер твой дурак… а от того и оглох», – от комментария Хода удержаться не смогла, даже в такой не очень подобающий момент. Такова уж натура…

– Шор! – Выкрикнув в последний раз, мужик замолчал. То ли голос сорвал, то ли устал, то ли – задумался, наконец.

Со двора послышался скрип колес, а потом голоса.

Говорили двое, но тихо, так что отсюда с чердака Осси разобрать ничего не могла. Время шло, но бубнеж не прекращался. То ли спорили о чем-то, то ли обсуждали – понять было невозможно.

Наконец, разговор смолк, послышалась какая-то возня, шевеление, а потом шаги. И это было плохо. Просто хуже всего это было.

Осси скользнула вдоль стены, подбираясь к окошку, и глянула в щель. При этом, – а деваться ей было некуда – она зацепила рукой настырный луч, продолжающий развлекать местную пыль, и, что примечательно, он на нее никак не отреагировал. И она на него тоже. То есть – никаких ожогов, дыма и паленой плоти… Это было странно, но удивляться было некогда. Потом… Все потом.

Во дворе стояла телега, доверху груженная пухлыми, плотно набитыми мешками, а от нее к дому не торопясь, вразвалочку направлялся мужичок, который, стало быть, на этой самой телеге сюда и заявился. По всему звал Шора именно он, потому как такой зычный рев принадлежать его попутчику, сидевшему на невысокой серой кобылке, никак не мог по причине малолетства и невероятной его худобы.

Впрочем, кто из них каким голосом имеет обыкновение разговаривать, –представляло интерес больше академический, и на развитие событий во дворе никоим образом не влияло. В отличие, скажем, оттого, что мужичку до крыльца оставалось всего-то шагов пять не больше.

И он их сделал.

Почти.

То есть четыре из пяти. А на пятом на него обрушилась смерть, для большего устрашения принявшая на этот раз облик гигантского саблезубого кота. И даже не его самого, а его разупокоенного скелета.

Сиганувший прямо с чердака сквозь прикрытое ставнями оконце Мей от падения нисколько не пострадал, чего нельзя сказать о несчастном мужичке, на которого с высоты третьего этажа рухнуло хоть и костлявое, но очень тяжелое тело.

Для Осси прыжок Мея, за которым ранее никакого особого своеволия не замечалось, был такой же, в общем-то, неожиданностью, как и для мужичка. С той лишь разницей, что она была не участником разворачивающегося на крыльце действа, а его зрителем. Причем, наблюдала она за развязкой пьесы «незваные гости» из королевской, можно сказать, ложи, для самих участников оставаясь при этом совершенно незаметной и невидимой. А посмотреть, надо сказать, было на что.

С появлением на сцене Мея ритм действия резко сменился с нудно-тягмотного, нагнетающего атмосферу и неспешно подводящего к апофеозу, на невероятно быстрый и до крайности кровавый. Подмяв под себя гостя, Мей этим не удовлетворился, а тут же с ходу перехватив его своими саблеподобными клыками за шею, резко мотнул головой, да так, что тело несчастного, оторванное от земли, описало в воздухе широкую дугу и шмякнулось с другой стороны Мейла-куна уже безвозвратно мертвым. Для него все было кончено.

Для него, но не для Мея.

Разобравшись с первым, Мей нарочито медленно и очень театрально начал разворачиваться ко второму.

По всему, нападать на мальца он не собирался, но намерение, тем не менее, выказал весьма недвусмысленно, и намерение это было понято и истолковано правильно. Мальчишка не стал дожидаться продолжения, а, стеганув изо всех сил несчастную лошадку, рванул в карьер и, перелетев через ограду, скрылся за поворотом.

Двор, таким образом, снова очистился, правда теперь там стояла доверху груженая трофейная телега, и прибавился еще один труп. Иначе говоря, лучше не стало.